Утренний бриз
Шрифт:
Поднялся спор. Чекмарев, выслушав доводы Дьячкова с Каморным, спокойно сказал:
— Плохие мы большевики, если о своем брюхе прежде всего печемся. От того, как мы ответим этим чукчам, зависит сейчас — быть в тех стойбищах Советской власти или нет.
Дьячков сразу сдался. Каморный все-таки нашел нужным спросить:
— Все раздадим, а с чем останемся?
— Товаров у нас немного, — согласился Чекмарев, — и тем не менее мы обязаны ими поделиться. Не к нам лично, а к Советской власти обратились кочевники. Надо удовлетворить просьбу кочевников. И мы всегда найдем
Спор прекратился. Чекмарев обратился к Клещину:
— Рука твоя подживает. Езжай в верховья Анюя. Расскажешь там о ревкоме, о том, почему его уничтожили коммерсанты. С тобой поедут Куркутский и Дьячков.
— А я? — в голосе Каморного зазвучала обида.
— Ты останешься в Марково, здесь кому-то надо быть из членов Совета. Я же еду в Наяхан… Давайте подсчитаем, сколько мы можем дать товаров кочевникам.
Товарищи углубились в расчеты. Неожиданно Каморный швырнул карандаш на бумагу.
— Хоть убейте, а не могу понять я этого Рэнто. Друг он нам или все-таки хитрит?
Ответа никто не мог дать, и Чекмарев предложил:
— Будем внимательно следить за ним. А для проверки давайте попробуем и в его стойбище создать Совет!
— Вот это дело! — обрадовался Каморный. — Тут уже он вынужден будет раскрыться.
Нина Георгиевна подняла от шитья голову. Сын Наташи зашевелился, закряхтел и тут же громко и требовательно заплакал. Нина Георгиевна бросила на стол недошитую распашонку и быстро подошла к люльке, которая висела рядом с кроватью. На ней лежала укрытая до подбородка, вытянув руки поверх одеяла, Наташа. Она открыла глаза и слабым голосом попросила:
— Дай… мне… Колюшку…
— Сейчас, сейчас…
Наташа после тяжелых родов никак не могла оправиться и худела с каждым днем. Нина Георгиевна положила рядом с ней ребенка. Мальчик родился крепким, здоровым и крупным. Он словно забрал с собой все здоровье матери. Наташу стремительно подтачивал недуг. Нина Георгиевна взволнованно смотрела, как слабые руки Наташи бережно обнимают младенца, как он жадно сосет грудь матери.
— Пить, — попросила Наташа.
Нина Георгиевна взяла кружку с отваром черной смородины, присела на край постели. Наташа припала к кружке и пила кисловатую жидкость большими глотками, как измучившийся от жажды человек. Внутренний жар сжигал ее. Прикрыв ее одеялом, Нина Георгиевна встала.
— Я на минутку к Антону сбегаю. Узнаю, не надо ли чего ему?
— Иди, иди… когда же он придет сюда, — с тоской произнесла Наташа.
— Скоро уже, — Нина Георгиевна насильственно заставила себя улыбнуться. — Он быстро поправляется. Ну, я пошла. С тобой Вуквуна посидит.
Нина Георгиевна, передав ребенка чукчанке, торопливо вышла из дому. Но она не зашла к Антону, у постели которого дежурил Оттыргин, а направилась к Совету. Там никого не оказалось. Нина Георгиевна свернула к государственному складу, около которого толпилось много людей. От склада отъезжали груженные товарами нарты. На передних станках сидел Клещин, а за последними на лыжах легко скользил Куркутский. У него, как и у остальных, за спиной висел винчестер. Даже у Клещина было оружие — револьвер в кобуре.
Упряжки, провожаемые криками собравшихся марковцев, быстро удалялись. Чекмарев заметил Нину Георгиевну и подошел к ней.
— Как там наши больные?.. — начал он весело, но сразу же изменил тон, увидев, как расстроена Нина Георгиевна. — Что-нибудь случилось?..
— Наташа совсем плоха, — Нина Георгиевна старалась держать себя в руках, но страх за подругу, которая стала ей дорога, как родная сестра, прорывался в ее голосе: — Тает Наташа… — она прикусила губу, чтобы не расплакаться, и торопливо, с мольбой закончила: — Доктора надо… я больше ничем не могу помочь.
Чекмарев, с минуту подумав, решительно сказал:
— Я привезу доктора. Я сегодня еду в Наяхан через Пенжино в Гижигу. В каком-нибудь из этих сел найдется доктор.
Надежда вспыхнула в душе Нины. Георгиевны. Она оживилась:
— Когда вы вернетесь назад?
— Недели через три.
Нина Георгиевна не могла скрыть своего разочарования.
— Почти месяц!
— Я буду спешить, — пообещал Чекмарев. — Пойдемте, заглянем к Наташе.
У Наташи он пробыл всего несколько минут. Не снимая кухлянки, Чекмарев, весело и громко поздоровавшись, подошел к кровати, на которой лежала Наташа, кивнул ей ободряюще. Наташа ответила слабой улыбкой.
Заметив на руках Вуквуны спящего ребенка, Чекмарев тихо сказал:
— Здравия желаем, Николай Антонович! — и, обернувшись к Наташе, похвалил: — Богатырь твой не по дням растет, а по часам. Хорошего большевика нам принесла. Вот теперь нашего полку прибыло.
— Я плоха… — Наташа кончиком языка облизала сухие губы: — Совсем плоха!
— Это бывает, — Чекмарев тоже был поражен видом Наташи. После родов он каждый день навещал ее, но последние два дня так был занят, что не смог заглянуть. Да, Наташа тает с каждым днем. Сделав вид, что не заметил перемены в ней, он закончил бодро: — Такого здоровяка принесла! Как тут не ослабеть? Ну ничего, поправишься.
— Нет, Василий Михайлович, — Наташа едва качнула головой, и на ее глазах выступили слезы.
— Смотри, я рассержусь, если будешь плакать, — погрозил Чекмарев пальцем. — Сегодня я бегу в Наяхан и оттуда привезу тебе доктора. — Чекмарев увидел, как в глазах Наташи засветилась слабая надежда, и он уже не мог остановиться. Надо было, чтобы эта надежда не оставляла ее. — Хороший доктор, он, узнаешь, всех на ноги ставит. Старый, петербургский…
— Когда вы вернетесь? — Наташа больше не плакала.
— Скоро, — Чекмарев чуть замялся, опасаясь назвать срок, но иного выхода не было, и он проговорил: — Всего недели три уйдет на это. Я еще хочу кое-где побывать…
То ли Наташа не поняла Чекмарева, то ли названный им срок не показался ей большим, но она спокойно проговорила:
— Я буду ждать…
От Наташи Василий Михайлович заглянул к Антону. Мохов сидел, опираясь о спинку кровати. Он заметно поправился, хотя еще не ходил.
— Башка, черт ее возьми, кружится. Не могу сам и шагу еще сделать. Вот Отты и служит мне подпоркой, — пожаловался он.