Утренний всадник, кн. 1: Янтарные глаза леса

Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Откуда ты знаешь? – медленно спросил Светловой, как будто заново учился забытой человеческой речи.

– Я много знаю. Больше тебя знаю.

– Тогда почему она ушла? – Светловой с надеждой посмотрел на девушку. Словно осваивая чужой мир, он вспоминал свой собственный, и любой другой понимал этот мир лучше, чем он.

– Потому что время ее проходит, – уверенно ответила Светлава. – Ты сам-то, княжич светлый, знаешь ли, с кем говорил? Ведь она – сама Леля-Весна.

Светловой грустно кивнул головой: никто, кроме богини, не мог быть так прекрасен.

– Хорош ты, княжич, самой Леле приглянулся, – продолжала Светлава.

Голос ее звучал необычно: в нем слышались

зрелость и умудренность. Но взволнованный Светловой ничего этого не замечал.

– Почему же она ушла? – в тоске повторил он. – Ведь я люблю ее! А мать… Разве мать ей соперница?

Светлава тихо засмеялась, и смех ее казался каким-то не девичьим, скрыто-ехидным, как будто она знала все ответы, но не хотела делиться.

– Мать! Она не знает матери! Весна всегда молода и всегда одна! У нее ни родителей, ни детей нет и быть не может! Она ни сыновней, ни отеческой любви не поймет – все ей, ей одной! Разве не так?

Светловой грустно кивнул, не вдумываясь, но чувствуя в словах девушки смутную правду. Весеннее чувство, чувство молодости и пробуждающейся любви, не помнит ни родителей, ни детей, ни друзей. Прежде чем завязать ягоду, цветок набирается сил и жадно впитывает тепло, влагу, свет, ни о ком не заботясь и ни с кем не делясь. Весна стоит один на один со всем миром и думает только о себе.

– А ты ради матери своей любовью пожертвовал! – сказала Светлава, и Светловой услышал в ее голосе насмешливый упрек. – Вот и оставайся теперь весь век один! Жену все равно не полюбишь, курицей белу лебедь не заменишь! Без нее счастлив не будешь!

– Так что же мне делать? – в отчаянии воскликнул Светловой. Сейчас он был готов на все.

– Хочешь весну удержать – будь сам как весна, – загадочно сказала Светлава. – Будь сам как она. Хочешь весну свою воротить – все для нее забудь. Все забудь!

Не давая Светловою ни слова сказать, девушка вскочила на ноги и бросилась прочь, только косы ее мелькнули мягким золотистым отсветом. Но перед взором Светловоя все стояли ее глаза, две огромные черные бездны. И чем дольше он смотрел в них, тем больше они становились, надвигались, затягивали… Будь сам как весна… Что это значит?

* * *

Рассвет наполнил утро прохладой, игрища выдохлись. В земной мир вступило лето. Внучка ведуньи Светлава проснулась от холода. В лицо ей веяло свежее дыхание росы. С трудом поднявшись, она сидела на траве под березой, одной рукой опираясь о холодную землю, а другую прижимая к лицу, и старалась собраться с мыслями, но ничего не получалось. Казалось, чья-то недобрая рука разорвала ее на мелкие кусочки и кое-как слепила снова. Светлава с трудом понимала, где она и что произошло. Она не могла вспомнить своих снов. Она не помнила этой ночи: что она делала, с кем говорила, где была? Но не все же время она провела, спящая, под этой березой: ее ноги, ее руки помнили какие-то движения, она чувствовала усталость.

Но почему ее покинула память? Светлава смутно ощущала рядом с собой присутствие иного существа, могучего, из самых главных хозяев Надвечного Мира, и ее наполнял ужас. Иное существо вселялось в ее тело, говорило ее устами, властно усыпив дух. Но кто это был? Зачем?

Светлава терла глаза, морщилась, стараясь сообразить, оглядывала березы и траву, словно искала у них ответ. Но травы и деревья молчали.

Глава 5

Возле порога послышалась легкая возня, и Смеяна быстро подняла голову. В избе было темно и тихо, на широких полатях посапывали дети и подростки, на лавке тоненько похрапывал дед Добреня. Все семья спала, только одна Смеяна лежала и ждала, томясь

нетерпеливым любопытством, – получится, не получится? И вот, похоже, дождалась. Если только не мерещится… «Чур меня сохрани!» – мысленно воззвала Смеяна и тут же сама себя одернула: а вдруг нечисть испугается призыва предков, уйдет?

Но эта нечисть оказалась не из пугливых. Возня и шуршание возле порога стали громче, чьи-то шаги чуть слышно прошелестели по полу.

Смеяна слушала, затаив дыхание и не шевелясь, чтобы не спугнуть ненароком гостью из подпола. Тонкие птичьи коготки процокали по широким доскам пола от порога к длинной лавке с прялками. На дальнем ее конце посапывала, свесив голову с русой косичкой, шестилетняя Голубка. Острые глаза Смеяны различали возле лавки маленькую фигурку – вроде кошки, вставшей на задние лапы. Ой, нет, мерещится! Нет, правда! Матушка Макошь! Вышла-таки! Выманилась! Смеяна дрожала от сладкой жути и в тот же миг готова была смеяться от радости.

Вдруг открылось мягкое пятнышко света. Теперь Смеяна ясно видела кикимору, держащую в руках крохотный круглый горшочек, в котором что-то светилось. Маленькая тощенькая фигурка, с головы до ног укутанная в нечесаные пряди черных волос, деловито суетилась возле лавки: вытащила из ларя лучину, зажгла ее от своего уголька, взобралась на лавку и пристроила лучину в светец. Маленький желтый огонек осветил ее личико, похожее на мышиную мордочку с быстрыми, шныряющими из стороны в сторону черными глазками-бусинками. Из-под подола виднелись ножки, точь-в-точь мышиные лапки, с тонкими, широко расставленными пальчиками и острыми коготками. Ручки кикиморы были почти человеческие, с длинными и подвижными пальцами.

Справившись с лучиной, кикимора деловито огляделась. Из шести прялок, стоящих в ряд, только на одной оставалась кудель: на прялке Смеяны. Она последней засиделась сегодня, и не потому, что была усерднее других, а как раз наоборот. На лавке под лопаской она приготовила угощение: крохотный пирожок и маленькое глиняное блюдечко сметаны. Потерев от удовольствия тоненькие сухенькие ручонки, радостно похихикивая под нос, кикимора закинула волосы за спину и принялась уплетать пирожок, макая его в сметану. Она жевала громко, чавкала, что-то бормотала, со всхлипами облизывала пальцы, так что Смеяна испугалась, как бы кто не проснулся. Но нет – если кикимора не желает показываться, она никому не позволит проснуться. Наблюдая за ней сквозь полуопущенные ресницы, Смеяна радовалась: полудянка и здесь не обманула, кикиморе понравилось угощение.

Покончив с пирожком, подпольная жительница длинным узким языком вылизала всю сметану дочиста и бросила блюдце на пол; оно покатилось по доскам, а кикимора, вытирая ручки о колени, уже подхватила веретено и живенько принялась за работу. Смеяна дивилась ее проворству: тонкие пальчики ловко выхватывали из пучка кудели именно столько, сколько нужно, нитка сама бежала на веретено. И кто ее только учил? Сама Смеяна с детства не любила зиму, которую приходилось проводить за прялкой. Для нее было сущим наказанием целый вечер сидеть неподвижно, вытягивать кудель и скручивать нитку: то глупые пальцы захватят слишком большой клок и нитка выходит толстая и кривая, то слишком мало и нитка рвется; веретено у нее никак не хотело вертеться и заваливалось набок. Вон, у Верёны веретено, как живое и умное, само пляшет под опущенной рукой, едва касаясь пола нижним концом, на который надет пряслень, даже подпрыгивает от усердия и толстеет на глазах. А на глиняном колечке, крашенном в красный цвет, красивыми буквами процарапано: «Верёнин пряслень». Его прошлой зимой подарил Верёне Заревник. Смеяне-то никто не дарил таких многообещающих подарков!