Утро богов (Антология)
Шрифт:
И когда возвращаешься с аллеи, где много прохожих с наручными часами, ты замечаешь необыкновенное. Над ее головой кружит оса. Траектория ее полета — почти идеальна. Похожа на диадему. У нее сиреневые глаза, лицо и тело загорелые, волосы как у самой дорогой куклы. И кукольная же светло-желтая диадема. Нет предела деяниям Аллаха, сказал бы Саид Мухаммед Сабет, благословен совершеннейший из творцов!
Ты же ограничиваешься по ее адресу прозаическим замечанием, высказанным про себя: королева ос. И вслух:
— На вас напала оса!
— Она ручная.
Все. Ты промолчал, ты побежден. Не ожидал такого ответа.
По
Ты испытываешь и облегчение, и досаду. Кто она, королева ос? Простой вопрос засел в голове занозой, ты не можешь от него освободиться до самого метро. Только там, в вагоне, где тебя беспокоит скорость таяния двух стаканчиков с мороженым, упрятанных в сумку, ты вычеркиваешь его из своего сознания. Временно, заметим, что станет ясным из последующего.
Еще один разговор с дочерью
Приезжал в гости к ней, пробовал увлечь ее историей Троянской войны, участием в ней богов. Она окончила университет как раз в шестилетний период, прошедший со времени разговора об амброзии. Ольга не вспоминала о том разговоре. Мне удалось рассказать ей о Харрингее, одном художнике, с которым беседовал Мефистофель. Харрингей родился в Англии, в конце прошлого века, на страницах книги «Похищенная бацилла». Ее написал Герберт Уэллс. «Эта история известна мне только со слов художника Р. М. Харрингея», — замечает писатель, легко и изящно делая вымышленного им героя ответственным за достоверность происшествия.
— Улавливаешь? — спрашиваю я дочь, раскрыв книгу, случайно оказавшуюся на полке на самом виду.
— Улавливаю. Изящно.
— Читала?
— Не помню. Кажется, нет. Вообще этот двухтомник раскрывала, что-то понравилось. Потом времени не было.
— Рассказать?
— Расскажи.
Пробегая глазами знакомые страницы, я нахожу ответы на вопросы о той самой борьбе, которая у нашего порога. Но какая это борьба!.. Сначала должна победить душа. Все должно произойти в самом человеке. Ловлю ключевые фразы.
«Утром, часов около десяти, Харрингей пошел к себе в мастерскую взглянуть, нельзя ли что-нибудь сделать с головой, над которой он работал накануне. Это была голова итальянского шарманщика, и картина, как предполагал, но пока не решил окончательно художник, должна была называться «Страж».
Харрингей передавал мне все это с какой-то убедительной искренностью, и рассказ его показался мне правдивым».
Накануне Харрингей увидел в окно нищего, который просил подаяния. Его-то он и пригласил позировать. Выбор оказался опрометчивым. Утром он убедился, что получился самый обыкновенный портрет шарманщика. «У меня почему-то не выходят живые люди, что-то неладно с моим воображением».
— Так он рассуждает, понятно?
— Вполне. Где обещанный дьявол?
— А как ты представляешь себе его появление в мастерской художника?
— Никак.
— А если ему все-таки нужно появиться во что бы то ни стало?
— Спроси тех, кто с ним знаком.
— Это уже ответ. Молодцом. Но все же он появляется, соблюдая в некотором роде правила приличия. Не вламывается в дверь мастерской, заметь. И вообще дверью не пользуется.
— Материализуется.
— Н-нет. Харрингей взял кисти, палитру, наложил коричневой краской пятнышко в углу рта, чуть тронул глаза и подбородок, и тут произошло… портрет улыбнулся ему.
— Тебе нужно было рассказать это мне десять лет назад.
— Извини, не успел, опоздал. Ты ведь тоже не нашла времени прочитать рассказ «Искушение Харрингея», не так ли?
— Так. Чем это кончилось?
— Тем, что Харрингей так и не стал гениальным художником.
— А как он мог им стать, если таланта нет?
— А как доктор Фауст получил молодость и в придачу Маргариту?
— Известно как.
— Лицо на портрете все больше напоминало знакомые черты того самого типа. Харрингей этого не хотел. Его рука сама водила кистью по холсту. Но когда ему показалось, что огненные глаза на холсте стали вращаться и злобно сверкать, он набрал красной краски и в порыве гнева и отчаяния ударил кистью по портрету. «Дьявольский портрет закрыл глаза, досадливо сморщился и вытер рукой краску с лица!» Так написал Уэллс. Заметь, дьявол проявил самообладание. И произнес, обратившись к Харрингею: «Вы поступили, пожалуй, несколько опрометчиво». Теперь прочитай сама вот эту страницу. Дьявол хладнокровно убеждает Харрингея, что тот бездарен.
— Прочитала.
— А на следующей странице дьявол предлагает свои услуги. Обещает сделать Харрингея автором шедевра. Харрингей оборвал его: «Чушь, вы думаете, что я соглашусь погубить свою душу ради удовольствия написать замечательную картину, которую все равно разругают?» Терпение, дочь моя, осталась еще одна страница, вот она, прошу!
— Прочла. Все понятно. Дьявол предлагал два, потом три, потом пять шедевров за душу Харрингея.
— У тебя не сложилось впечатления, что Харрингей не сомневался, что это будут настоящие шедевры.
— Такое впечатление у меня сложилось. Он знал, что это будут шедевры.
— И все же отказался от предложения этого джентльмена с весьма сомнительной репутацией.
А мог бы последовать примеру почтеннейшего доктора Фауста, не так ли?
— Так. Не захотел.
— Почему?
— Потому что все эти шедевры все равно бы разругали Он предпочел закрасить портрет краской.
— Не краской. Ее как раз не хватило. Он бросился в будуар своей жены по коридору и вернулся через минуту с большой банкой эмали зеленоватого цвета, прихватив с собой здоровенную кисть.
— Ну это уже не так важно.
— Согласен. Ну, а если бы художник узнал, что все его шедевры не разругают, что они получат самую высокую оценку? Что тогда? Как бы поступил Харрингей?
— Не знаю.
— Нет гарантии, что критики уже не продали свою душу за неограниченное право ругать прежде всего шедевры. Тупиковая ситуация. Не она ли подсказала Харрингею выход: закрасить портрет?
Просто порядочный человек…
— Это ответ!
— Как ты живешь?
— Нормально. Много читаю. Езжу купаться. Даже загораю.