Утро чудес
Шрифт:
Последние слова он произносит почти шепотом, и я понимаю — Сережка не шутит. У него определенно серьезное ко мне дело.
Я отпрашиваюсь у своего напарника, и мы спрыгиваем с лесов, идем в конец двора. Усаживаемся там на камни. Сережка медлит. Он все-таки чем-то опечален и совсем не похож на себя, во всяком случае на того никогда не унывающего очкарика Сержа, которого я знаю очень давно. Я не пойму, что с ним случилось.
— Как ты думаешь, если человек совершил ошибку, а потом ее осознал, он останется хорошим человеком? — спрашивает Сережка и пристально смотрит мне в глаза.
— Не
— Не надо мне было соглашаться ездить на этом «Москвиче», — вздыхает Катриш. — Лучше бы я песок грузил. Пацаны взъелись. Дразнят еще: «Зам. завхоза по табуреточной части». Но я же не мог отказать дяде Феде, правда, Эдь, не мог?
Я пожимаю плечами.
— Ты поговорил бы с пацанами, чтоб не дразнили. Они тебя крепко уважают. Я же дружу с Риткой Жарковой. Факт. Каково ей слышать, как они обзывают меня. Поговоришь с пацанами, а?
— Попробую.
Я встаю — надо идти работать, но Катриш тянет меня за руку.
— Не торопись, не торопись. — Сережка вдруг преображается, в глазах хитрые искорки. — Есть новости, мужик. Я с Проявкиной договорился. Она придет сегодня в парк к семи часам. У входа будет тебя ждать, понял. С Иркой придет Лариска Евко, но ты не бойся. Евко так, для фасона. Ты прямо подходи к ним, не трусь. Лариска отчалит, и вы останетесь. Факт.
Я хочу спросить у Сережки: «Ну кто, кто тебя уполномочил?» Однако язык не слушается. Но Сережка догадывается, о чем я хочу его спросить. Просто я недоволен и доволен одновременно. Должно быть, на моем лице смятение. Сережка заявляет:
— Вы так будете переглядываться до китайской пасхи.
А может, он поступил правильно? Я бы, наверное, не решился. В самом деле, так можно переглядываться тысячу лет.
— Так что держи лапу, мужик. И значит, того, не опаздывай.
Я крепко жму Сережкину руку и ухожу работать.
Как долго ждать до семи часов вечера…
Дома я тщательно моюсь под колонкой. Лидка опять вертится возле меня. Ей определенно не дает покоя мой загар. Она говорит:
— Эдик, я скоро уеду на сборы. В Таганрог на Азовское море. Вот увидишь, я загорю лучше тебя. А то ты больно воображаешь.
Я молчу. «Пожалуйста, загори лучше меня. Я не против. С чего она решила, что я воображаю?»
Потом я вытираюсь — быстро гоняю по мышцам вафельное полотенце и будто между прочим сообщаю Лидке, что иду на свидание в парк.
— Это с той самой Проявкиной? — интересуется Лидка, и я улавливаю в интонации ее голоса ехидство.
— С той самой, — так же ехидненько отвечаю я и убегаю в дом. Нет, все-таки странно, почему Лидка не переносит Проявкину? Она же ее совершенно не знает.
* * *
Конечно, я очень волновался, когда шагал на свидание к Ирочке. Но все получилось именно так, как сказал Сережка. Я пришел к входу в парк почти одновременно с Ирочкой и ее подружкой Лариской Евко. Я вежливо, ломким, однако, голосом поздоровался с девчонками, хотя здороваться, наверное, не стоило — мы ведь виделись в школе. Но если б я не поприветствовал их, как бы я подошел? И вообще с каких слов надо начинать разговор, когда впервые в жизни приходишь на свидание? Нет, я не знал, с каких слов, и Ирочка, по-моему, тоже. Ирочка только сильно покраснела, когда я возник перед ними. Представляю, что было бы с нами, не окажись рядом Лариски Евко. Но Лариска сразу взяла старт, затараторила о школе: о прошедших экзаменах, о стройке и вообще обо всем на свете, и получилось так, что разговор между ними не прерывался, просто возникла небольшая пауза, которую заполнил своим появлением Эдька Клименко из параллельного класса.
Мы вошли в парк, и я с ужасом подумал, что в любую минуту может оборваться звонкое журчание Ларискиного голоса — она уйдет, и я останусь один на один с Ирочкой, и все вокруг будут пялить на нас глаза — помрешь от стыда.
Но болтушка Евко, к счастью, не собиралась покидать нас. Она в очередной раз поменяла тему и теперь вещала о какой-то придурковатой тете Кате, которая разводит кошек, устроила в своей квартире кошачий питомник и дарит всем котят.
— Ой, Иринка, такие чудненькие мордашки! Такие чудненькие! — восклицала Евко.
Впрочем, я слушал Лариску невнимательно. От волнения я вообще едва переставлял ноги, будто пробирался на ощупь сквозь горячий туман. Вы, должно быть, помните, как это бывает. Шагаешь ни жив ни мертв. Мир окружающий — сам по себе, ты в нем — сам по себе, но очень хочется сблизить, слить воедино эти два существования, обрести, наконец, себя — вздохнуть полной грудью и запеть, может быть, закричать от счастья. Но этого как раз и не получается. О чем я тогда думал? Да и о чем может думать мальчишка на первом свидании? О том, что жизнь прекрасна мигом волшебства, который уже никогда не повторится в этом своем первозданном виде — такой очень наивный и святой миг? Нет-нет, ничего подобного мне и в голову не приходило. Честное слово, было ужасно сознавать, что вот-вот уйдет Лариска и мы останемся вдвоем. Только вдвоем…
Возле летней эстрады мы остановились. Духовой оркестр исполнял вальс «На сопках Маньчжурии». Музыканты — сплошь старички — держались спокойно, важно, а руководитель, толстенький, краснолицый человек с петушиным хохолком рыжих волос, суетился перед ними, смешно подскакивал, выписывая руками вензеля. Мы послушали немножко, и тут Лариска вдруг вспомнила о том, что ее дома ждут дела. Ей надо помочь маме. Однако я уже мало-помалу освоился, даже предложил проводить Лариску, но та наотрез отказалась, заторопилась.
И мы остались вдвоем. Я свернул с главной аллеи. Ирочка безропотно пошла следом.
Было душно, в отяжелевшем от дневных испарений воздухе пахло отцветающей акацией.
— У вас классная Анна Петровна, географичка? — тихо спросил я.
— Да, Анна Петровна, а что? — ответила Ирочка, с каким-то испуганным любопытством заглянув мне в лицо.
Я отлично знал, что классная руководительница у них Анна Петровна, географичка. Просто навстречу шла женщина, похожая на нашу географичку. Я даже вздрогнул. Вот я о ней и спросил — молчать уже было невмоготу. И теперь надо было как-то выкрутиться, чтобы не выглядеть в ее глазах идиотом.