Утро космоса. Королев и Гагарин

Губарев Владимир Степанович

– Нет, если бы так выявлялись наилучшие вариан­ты, то потеряли бы еще несколько месяцев. Произошло иначе. Однажды в кабинет начальника проектного от­дела зашел Сергей Павлович. Снял пальто, повесил шляпу и сказал: «Ну-ка, друзья мои, показывайте, над чем вы здесь «разползлись»? И когда это кончится? Понимаете ли вы, что мы больше ждать не можем, ког­да вы утрясете свои противоречия? Или вы думаете, что вам позволительно будет еще месяц играть в ва­рианты?» Через три часа решение было принято.

– Терпение у Сергея Павловича кончилось?

– Пожалуй. Он чувствовал, на каком именно участ­ке стопорится дело.

И вмешивался. Он умел прини­мать решения и уже не отступать от них.

– И для ведущего конструктора наступили кошмар­ные дни?

– Для всех. Ведь создавался аппарат, которого ни­когда и нигде не существовало.

– И он казался красивым?

– Представь: в цехе главной сборки стоит космиче­ский корабль. На что он мог быть похож? Да, пожа­луй, только сам на себя. На то, что было нарисовано на компоновочном чертеже. Сравнить-то его не с чем. Он не походил даже на предыдущие спутники и лун­ники. Корабль красив своей необычностью. Он был первым, а потому, конечно, очень дорогим для нас. Отойдешь в сторону, посмотришь на это рогато-космиче­ское чудо, и удовольствие от сделанного рождается. С чем его можно сравнить? Два самолета, два парохода, два дома, наконец, можно сопоставлять – какой лучше, красивее. Но с чем сравнить то, чего еще никогда не было?

– Таким «Восток» увидели и космонавты?

– Нет, первый корабль еще не был «Востоком». Он стартовал 15 мая 1960 года. И будущим космонав­там увидеть его не пришлось. Но на заводе рождалась серия кораблей. Каждый из них становился совершен­нее: ведь после испытаний мы постоянно вносили что-то новое.

– Это первое испытание в космосе было удачным?

– В принципе – да, хотя финал полета не полу­чился. Трое суток мы изучали, как ведут себя все сис­темы корабля, а затем была дана команда на спуск. Но подвела система ориентации, и вместо торможения корабль получил дополнительный импульс. Он перешел на другую орбиту.

– А как сказалась неудача на Сергее Павловиче? Он, вероятно, был резок, взволнован?

– Напротив. Всех неудача удручала, а Сергей Пав­лович с большим интересом выслушивал доклады всех служб. А потом, как вспоминал его заместитель, с ко­торым они вместе возвращались домой, Королев пред­ложил пройтись пешком. Было раннее утро. Они мед­ленно шли. Сергей Павлович возбужденно и даже, по­казалось, восторженно продолжал говорить о ночной работе. Он увлеченно рассуждал, что это первый опыт маневрирования в космосе, переход с одной орбиты на другую! Он чуть ли не был счастлив. «Надо овладеть техникой маневрирования, – говорил он, – это же име­ет большое значение для будущего! А спускаться на Землю, когда надо и куда надо, наши корабли обяза­тельно будут!»

– Пожалуй, Сергей Павлович глубже всех пони­мал, что в науке и отрицательный результат чрезвычай­но важен?

– Он, конечно, знал, что нечто подобное обязатель­но должно случиться. Он умел предвидеть и из неудач, чтобы исключить их в будущем, старался делать глу­бокие выводы. Он мыслил, а мы предпочитали эмоции…

– Да, теперь совершенно ясно, что подготовка к полету человека стимулировала развитие различных об­ластей науки и техники.

– И надо учесть, что ученые и конструкторы не име­ли права ошибаться, их незнание могло слишком дорого стоить. Ведь речь шла о человеческой жизни.

– А мастерство пилота-космонавта?

– Нельзя же было в первых полетах полагаться на умение и волю космонавта, так как неизвестно было, сможет ли он в условиях невесомости их проявить. Вли­яние невесомости на живой организм было совершенно не изучено. Поэтому и были запланированы запуски кораблей-спутников с животными. После них можно было определить, какую работу на орбите нужно от­дать автоматике и какую возложить на человека.

– Когда ты поверил, что человек все-таки полетит? Я понимаю, корабль разрабатывался, существовали кон­трольные сроки, ясно – человек обязательно займет место в одном из кораблей, стоящих в сборочном цехе. Но когда ты впервые почувствовал, что теперь уже за­думанное свершится?

– А ты знаешь, пожалуй, вот когда. Однажды полу­чили мы от смежников темно-зеленый ящик. Ящик как ящик. Все обступили его. Щелкнули замки крышки. Сразу же заглянули внутрь. А в ящике, выложенном изнутри мягким поролоном, – кресло космонавта. Не макетное. Настоящее.

– А когда же вы встретили его владельца?

– В этот же день! Не успел я толком рассмотреть кресло, как вдруг вызывают к телефону. Слышу голос Королева: «Я через несколько минут приеду. И учтите, не один приеду, а с «хозяевами». Да, да, с «хозяева­ми», – повторил он. – Вы поняли меня? И приготовь­тесь к тому, чтобы товарищам «хозяевам» все расска­зать и объяснить. И чтобы не было лишнего шума».

– А раньше о них, «хозяевах», вы ничего не знали?

– Нам было известно – отобрана первая группа космонавтов, и началась их подготовка.

– Космонавтов в цех привел Королев?

– Да, Сергей Павлович. Он представил нас. А гости сами назвались: Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Быковский…

– Ты называешь их в том порядке, как они потом полетели…

– Клянусь, не запомнил, чью руку пожал первому. А память выстроила их по стартам.

19 августа в космос поднялись Белка и Стрелка. Они благополучно вернулись на Землю.

Удивительное чувство рождается, когда знакомишься с историей космонавтики! Вокруг Сергея Павловича концентрировались необыкновенные люди – не только прекрасные ученые, организаторы, конструкторы, нет, это были люди с удивительной судьбой, с необычной биографией, которая начиналась вместе с биографией страны.

Алексей Михайлович Исаев принадлежал к тем кон­структорам, которые были соратниками и единомышлен­никами Королева не только по космическим делам, но и по всей жизни.

Коллектив, которым руководил главный конструктор А. М. Исаев, создал тормозную двигательную установку, которая возвращала из космоса корабль и которую иногда называли «контрракетой». 19 августа она срабо­тала на орбите великолепно – Белка и Стрелка верну­лись живыми и невредимыми.

У Исаева в жизни было три «университета».

Первый – рабочий. Он прошел на Магнитострое.

Алексей Михайлович любил писать письма. Многие из них сохранились.

«Начинается трудовой день, день, с 9 утра и до сна заполненный Магнитостроем, Магнитостроем! Это гран­диознейшая эпопея, романтика последней степени. Если нужно, рабочий работает не 8, а 12—16 часов, а иногда и 36 часов. По всему строительству ежедневно соверша­ются тысячи случаев подлинного героизма. Это факт. Рабочий – это все! Это центр, хозяин!»