Увечный бог
Шрифт:
Бутыл сморщился. "Блистига. Боги подлые!"
– Просто отстаньте от нас, - сказала Улыба и отвернулась.
Вернулся Каракатица, поймал взгляд Тарра и как бы случайно погладил висящий под рукой арбалет.
Сержант обратился к бурлакам: - Натягивай веревки, солдаты - давайте снова ее сдвинем.
Улыба сказала Бутылу: - Убивать своих - неправильно.
– Согласен.
– Ты встал за спиной. Спасибо.
Он кивнул.
Толпа пехотинцев таяла. Фура начала двигаться,
– Безумие, - сказал вскоре Корабб.
– В Семи Городах...
– Не нужно рассказывать, - прервал Каракатица.
– Мы там были, не забыл?
– Нет. Просто сказал. Безумие жажды...
– Это было спланировано.
– Капрал - да. Но не дурак, напавший на Корика.
– А те, что лезли сзади? Спланировано, Корабб. Чей-то приказ. Не безумие. Ничего подобного.
– Я же о регулярах позади. Сползаются на запах крови.
Никто не стал отвечать. Бутыл заметил, что еще сжимает меч и со вздохом его спрятал.
Курнос взял рубаху с пятнами крови и затолкал за ошейник кожаного ремня, защищая шею - кожа уже стерлась, над ключицей показалось сырое мясо. Кто принес ему теплую, мокрую рубаху и чья на ней кровь, ему было не интересно - он уже добавил собственной.
Фургон тяжел. Еще тяжелее теперь, когда дети уселись на груде провианта. Но... их много, а тяжесть вполне терпимая. Потому что одна кожа и кости. Ему не нравилось об этом думать. В детстве выпадали голодные времена, но папаша всегда приносил что-нибудь своим мальцам (среди которых Курнос был самым мелким). Ошметки. Но есть можно было. А мамаша уходила с другими мамашами на несколько дней и ночей, возвращалась иногда побитая, иногда в слезах - но на столе лежали монеты, и монеты превращались в еду. В такие времена папаша имел обыкновение без конца ругаться.
Но делал все, чтобы прокормить мальцов. "Мои клевые мальцы", любил он говорить. А спустя годы, когда гарнизон ушел из города, маме уже не удавалось зарабатывать привычным путем, но папа стал гораздо счастливее. Старшие братья Курноса уже пропали - двое на войну, а третий женился на вдове Карас, которая была на десять лет старше и которую Курнос втайне любил до безумия, и хорошо, что он сбежал, ведь братцу не понравилось бы, что он делал с пьяной Карас за амбаром - а может, и понравилось бы. Так или иначе, было весело...
Он увидел впереди мальчишку. Несет мешок. Руки в крови, он их лижет.
"Ты мне рубашку принес?" – Нехорошо, малец, - сказал он.
– Не пей кровь.
Мальчишка нахмурился и продолжил облизывать руки, пока они не очистились.
... и он потом слыхал, что одного братца убили под Натилогом а второй вернулся с одной ногой, а потом пришли пенсионы и папа с мамой перестали нуждаться, особенно когда Курнос сам записался и посылал две трети жалования домой. Половина шла папе
Все же нехорошо, когда голодают юные, а особенно до истощения. Папаша любил говаривать; "Ежли не можешь кормить, так не делай. Гордый шест Худа, не нужно быть гением, чтоб это понимать!" Точно, не нужно. Вот почему Курнос продолжал кормить своего недоноска и кормил бы, если бы их не изгнали, сделали вне закона и дезертирами и всеми теми именами, какими зовут военных, ежли они делают не то что приказано. Но сейчас тот малец должен уже вырасти и работать, да и братец уже не сулит награду за голову Курноса. Может, все стало спокойно, пыль улеглась.
Приятно так думать. Но теперь он пошел и упал в любовь к Поденке и Острячке, и разве это не глупо, раз их две, а он всего один. Не то чтобы тут была проблема. Но у женщин насчет этого причуды. И насчет многого еще, вот отчего с ними одни проблемы.
Женщина справа споткнулась. Курнос выставил руку и поднял ее на ноги. Женщина пропыхтела спасибо.
Ну, женщины. Он только и думает о...
– Ты Курнос, да?
Он глянул сверху вниз. Невысокая, с большими, сильными ногами - ну, не повезло ей нынче. Раньше от таких ног мужики слюни пускали, а теперь запрягли ее в...
– Да, это я.
– Заглянуть хотел, да?
– Нет.
– Слышала, тебе одно ухо два раза откусили.
– И?
– И, э... как такое возможно?
– Не спрашивай. Во всем Вздорр виноват.
– Непотребос Вздорр? Ты с ним сражался?
– Может быть. Береги дыхание, солдат. Видишь того мальца? Ничего не говорит, потому как умный.
– Потому что не знает малазанского.
– Отговорка не хуже любой другой. Да ладно, тащи себе и думай о приятном. Отвлекайся от неприятного.
– А ты о чем думаешь?
– Я? О бабах.
– Точно, - сказала она странно холодным тоном.
– Догадываюсь, мне стоит подумать о красивом и умном мужике.
Он улыбнулся.
– Чего тут думать? Один такой как раз рядом идет.
Мальчик убежал и вскоре принес еще одну тряпку, и Курнос смог остановить кровотечение из носа.
Как любил говаривать папаша, "пути женщин не сообразишь". Тем хуже. Она была таки красивая, и что еще лучше, могла бы шкуру с бхедрина содрать. Бывает ли комбинация сексуальнее? Он так не думает...
– Думаешь, я какой-то прокаженный. Но не моя вина, что я был мертвецом, и если тот, кто был мертвецом, лучше переносит жажду... ну, не знаю.
– Я конденсирую все, что попадется, - ответил Баведикт.
– Потому еще и держусь.
Еж подозрительно поглядел на алхимика и пожал плечами: - Кажется, весь день спорить можно.
Баведикт открыл рот, но тут же закрыл.
– Как котята?
– В полном порядке, Командор.