Увечный бог
Шрифт:
Командор покачал головой: - Когда все звери исчезнут...
– Долгая жизнь - самый злобный зверь, - сказал Калам и вдруг оскалил зубы: - И она не окончится. Никогда не окончится.
Глаза Эрек-Але медленно расширялись, взгляд скользнул мимо Быстрого Бена и Калама, к рядам ожидающих малазанских солдат.
– Когда все звери исчезнут, - шепнул он и снова возвысил голос, отвечая Каламу: - Ваши слова... удовлетворили меня. Сообщите Верховному Кулаку. Серые Шлемы из Напасти сдаются.
– Отлично. Разоружитесь - мы подберем оружие по дороге. Извините, что не сможем помочь с ранеными - мы в некотором роде спешим.
– И что вы намерены сделать с
Калам наморщил лоб.
– Ничего. Только не идите вслед - ваша роль в этой Худом клятой неразберихе окончена. Слушайте, мы должны были перейти перевал. Вы встали на пути. Мы не колебались, убивая Ассейлов и судимов - за этим и пришли. Но вы, Напасть... что же, Верховный дал ясно понять, вы нам не враги. Никогда не были.
На пути назад Быстрый Бен метнул Каламу взгляд: - Откуда ты знал?
– Знал что?
– Слова о людях, истребляющих друг друга веки вечные - откуда ты знал, что ему этого хватит?
Ассасин пожал плечами: - Я просто сказал, что будет. Едва услышав, он понял, что я говорю правду. Они могут быть фанатиками, но это не делает их глупцами.
Быстрый Бен фыркнул.
– Прошу разъяснить разницу, Калам.
Калам хмыкнул, кивнул.
– Тебе только скажи... ладно, попробуй вот это. Даже фанатик унюхает дерьмо, в котором завяз по уши. Сойдет?
– Не совсем. Они глупцы, потому что убеждают себя, будто нюхают сладкий нектар. Слушай, ты же ему объяснил, что со святыми зверями покончено.
– Да. А потом подсластил.
Быстрый Бен подумал. Когда они подошли к строю, он, наконец, вздохнул: - Знаешь, Эрек-Але тут не единственный дурак.
– Чем же пахнет? А я считал тебя умным, колдунишка. Ну, ищи лошадей, пока я докладываюсь Парану.
– Тавора?
– Если она жива, мы ее отыщем.
С визгом ярости Корабас опустила голову, сомкнув челюсти на плече Элайнта. Кости взорвались во рту. Когтями она исполосовала подбрюшье зверя, а потом ударила еще раз, вонзив когти глубже. Хлынули кровь и моча; она вырвала у дракона кишки. И, не выпуская труп из пасти, метнулась вбок, наперерез очередному Элайнту.
Когти царапнули спину. Отатараловая Драконица перевернулась, взмахнула когтистыми лапами. Пронзив чешую и кожу, подтащила дракона ближе, прокусила шею и отшвырнула прочь. Челюсти захрустели, грызя ее лодыжку. Широко раскрыв свои, она вытянула шею и схватила дракона за голову, одним сжатием мускулов раздавив череп. Другой дракон врезался сверху. Когти прочертили кровавую полосу около левого глаза. Клыки впились в гребень на шее. Корабас сложила крылья, с болью отрываясь от нападавшего. Дракон, что бы внизу, принял на себя весь ее неизмеримый вес. И полетел в сторону - одно крыло сломано, позвоночник перебит. Упал на землю.
Грохоча крыльями по воздуху, она снова поднялась. Элайнты кишели вокруг, словно вороны, окружившие кондора, подлетали и убирались прочь, воздух полнился визгом рептилий, Древние, что тоже были тут, ревели от ярости.
Она убила уже многие десятки, оставив след из драконьих трупов на мертвой почве. Но этого недостаточно. Кровь течет с боков, в груди ломит от тяжкого дыхания, а атаки становятся все яростнее.
Перемена близко. Она ощущает ее - в густой крови, залепившей рот, сохнущей между клыков - в бешеном жаре ноздрей - в воздухе. Со всех сторон. "Элайнтов слишком много, слишком много Древних - Бури еще враждуют,
Скоро проснется Тиам".
Налетела еще одна Буря. Корабас завыла, отбиваясь. Круша грудные клетки, отрывая ноги от животов, крылья от плеч. Сдирая головы с шей. Она грызла ребра, выбрасывала наружу внутренности. Тела отпадали, оставляя следы из ошметков. Воздух загустел от крови, в том числе ее собственной. "Слишком много моей крови.
Тиам! Тиам! Мать! Ты сожрешь меня? Ты сожрешь дитя свое, такое неправильное, такое ненавистное, такое забытое?
Мать - видишь грядущую тьму? Слышишь мои крики? Мои крики во тьме?"
Боль была ужасна. Слепая злоба стала еще одной бурей, беспрестанно ее терзающей. Она не просила, чтобы ее сделали страшной. Она не хотела столько яда - вот единственный дар от сородичей. Она не просила, чтобы ее рождали.
"Мне так плохо.
Ты убьешь меня?
Мать, когда ты придешь, ты убьешь неправильное дитя?"
Вокруг беспредельный мальстрим драконов. Слабея, она сражалась, уже не видя пути, ослепнув ко всему, кроме накатывающих волн боли и ненависти.
"Эта жизнь... Это всё, что у меня есть, в этом я вся. Такая жизнь - неужели я ее заслуживаю? Что я натворила, чтобы заслужить такое?"
Бури напирали на нее. Бури терзали шкуру, отрывали от крыльев громадные куски, пока ее не стала поддерживать наверху лишь воля, летящая поперек расколотых небес. Солнце истекало алым на горизонте, таком далеком, далеком отсюда.
"Узрите тьму. Услышьте мои крики".
Глава 23
В тот серый день в глубоком каменном ущелье
Где бродят тени из заброшенных садов
Где горестей кружит слепая пелена
Где листья редкие, серы как мотыльки,
Присели на кусты - унылых склонов шкуру
Бормочут на ветру, подъятом прошлой ночью
Я, одинокий, на колени встал, возвысив глас
Взывая к богу своему.
И отклика я ждал, пока влачился день
Молил, пока не обрело молчанье форму
И пальцами я свет сметал, как пыль
И вороны слетались на деревья
Следили бусинами глаз за мной, склоненным
Напомнив звезды, что совсем недавно
Неслись, неся дозор на бдящих небесах
Но свод небес отныне мне стена глухая
И внутрь глядят глаза.
Да, все слова я выговорил рьяно
Излил тоску и боль, усилил твердо волю
Послав солдат в щетинящийся строй
Птиц мрачных, вестников грядущего распада
Пусть песни нет, чтоб их поднять в полет
Я руки простирал, подобно крыльям птиц
Ладони изодрал в молитвах страсти
Но под конец они упали, умирая
На чресла мне.
Не проронил мой бог ни слова мне в тот день
Не заслужил ответа вялый, скорбный прах
Молчали листья, их не гладил ветерок
И небо позабыло солнца славный вид
Молчанье - лучший дар вопросам беспокойным
Пусть безразличие манит - прошла пора
Молиться бросил я, зарю целуя в губы
И горести поблекли Под лучами света.