Увечный бог
Шрифт:
"Нет. Не так. Это место, нами выбранное. Чтобы сделать то, что правильно. Но, похоже, именно потому нас хотят затопить, уничтожить".
Еж замолк, но не уснул - будь так, храп выгнал бы с холма всех, включая Увечного Бога, цепи там или не цепи. А со стороны осаждающей армии лишь сердитые отзвуки - солдаты отдыхают, проверяют оружие и доспехи. Готовят новый натиск.
"Последний натиск.
Двадцать и один солдат
Даже такие солдаты".
Кто-то кашлянул из-за одной из каменных глыб и сказал: - Ну, с кем мы теперь деремся?
Скрипач не узнал голоса.
Не узнал и голоса, ответившего: - Со всеми.
Долгая пауза.
– Не удивляюсь, что проигрываем.
Шесть, двенадцать ударов сердца, прежде чем кто-то фыркнул. Раздался рокочущий смех, кто-то еще забился в припадке веселья - и тотчас же изо всех темных мест на кургане полился смех, покатился, звеня и отскакивая.
Скрипач ощутил, что губы трескаются, изображая улыбку. Хохотнул раз, и еще. И не смог остановиться, хотя бока сжала боль. Еж вдруг впал в истерику, согнувшись и дергая ногами.
Слезы на глазах - Скрипач неистово утирал их - но смех звучал и звучал.
И звучал.
Улыба поглядела на собратьев по взводу, увидела, как они складываются пополам, как краснеют лица и текут слезы. Бутыл. Корик. Даже Тарр. И Улыба... улыбнулась.
Когда это заметили товарищи, задергались словно ножом в живот ударенные.
Каракатица лежал в трещине между валунами на треть пути вниз по склону, погребенный под трупами коланцев, чувствуя, как утекает кровь через смертельные раны в груди, и слушал их смех.
И возвращался назад и назад. В детство. К битвам, которые они устраивали, к высоким редутам, которые защищали, к солнечным пыльным дням с палками и мечами - бегай туда и сюда, ведь время - лишь слово без заднего смысла, и дни нескончаемы, и прекрасен камень в ладони, а если случился синяк или рассечена кожа, мчись с маме или папе, и они возьмут боль и обиду, сделав неважными. И тревога уйдет, уплывая во вчера, а впереди лишь солнце и яркий свет, и никогда мы не повзрослеем.
Каракатица улыбнулся камню и крови и поту в последнем своем укрытии и мысленно шепнул: "Нужно было вам видеть наши решительные битвы. Это было что-то. Мы были..."
Тьма и потом свет - яркий, как бесконечный летний день. Он пошел туда не оглядываясь.
Лежавший под гнетом цепей Увечный Бог вслушивался - и наконец услышал. Давно забытые, давно ставшие непонятными чувства охватили его. Эмоции яростные и яркие. Он глубоко вздохнул, ощутив, как стиснуто горло. "Я это запомню. Я разверну свитки и выжгу имена Павших. Составлю священный том, и не нужно будет иных Писаний.
Слушайте их! Вот человечность раскрывшаяся, лежащая перед всеми - но кто осмелится взглянуть?
Будет Книга, написанная моей рукой. Повернитесь и поглядите в лица тысячи богов! Никто не сделает как я! Никто не даст голос священному творению!
Но это не бравада. Для Книги Павших годится лишь один бог, увечный бог. Сломанный бог. Не всегда ли так было?
Я никогда не скрывал боли.
Никогда не посылал ложных снов.
Никогда не сходил с пути.
Лишь павший может подняться вновь".
Он слушал смех, и вес цепей становился ничтожным. Ничем.
– Они восста...
– Брат Грозный вдруг замолк, глядя на темный холм.
Глаза высшего водраза Хагграфа медленно расширялись - его солдаты смотрели на курган, опуская держащие оружие руки. Многие сделали шаг назад.
Смех катился на них.
Когда брат Грозный растолкал солдат, зашагав к усеянному трупами подножию холма, Хагграф пошел следом.
Чистый замер в пяти шагах от расстроенного войска и поднял голову. Метнул Хагграфу взгляд, полный тревоги и непонимания.
– Кто эти иноземцы?
Водраз смог лишь мотнуть головой.
Лицо брата Грозного омрачилось.
– Там едва пригоршня - в этот раз отступления не будет. Понял? Хочу, чтобы убили всех!
– Да, господин.
Форкрул Ассейл уставился на солдат.
– Строиться! Готовить атаку!
Холм внезапно окутала полная, угрожающая тишина.
Брат Грозный ухмыльнулся: - Слышишь? Они знают, что все кончено!
Тихий свист в воздухе, Хагграф хрюкнул от боли, пошатнувшись - стрела вонзилась в левое плечо.
Брат Грозный удивленно повернулся.
Сжав зубы, Хагграф вырвал острие и чуть не упал от боли. Кровь хлынула потоком. Он смотрел на блестящий серебристый наконечник, понимая, что стрела коланская.
Зарычав, брат Грозный пошел назад, разгоняя солдат. Он лично возглавит атаку - он въедет на джагском жеребце на вершину, рубя всякого, кто дерзнет встать на дороге.
Разум ощущал доносящиеся со всех сторон шепотки страха и ужаса, а под слоем этой горечи было что-то еще - что-то, пробившее путь сквозь высший контроль над телами и волей.
Это были закаленные ветераны. Они несли гибель врагу оружному и безоружному, повинуясь приказам Форкрул Ассейлов. Они долгие годы были рабами. И все же, будто черное течение под камнем своей воли, Грозный ощутил эмоцию, ничего общего не имеющую с желанием истребить противника.