Увещание к подвигам добродетели. Сборник бесед святого отца нашего Иоанна Златоустого духовно-нравственного содержания

Вселенский Учитель и Святитель Иоанн Златоустый во всех своих беседах на различные случаи, на места Священного Писания и в толкованиях его, предлагал духовно-нравственные поучения и в каждом касался или пороков, которые старался искоренить, или добродетелей, которые старался насадить в душах слушателей, возбуждал ревность к чтению Божественного Писания и исполнению всех заповедей и всякой добродетели, заботиться о спасении души своей и не довольствоваться одной добродетелью или одним знанием заповедей Божиих, но тщательно исполнять все. В одной беседе [1] на притчу о должнике он говорит: «Некоей чудной песни хочу научить вас, взяв не мертвую лиру в руки, но вместо струн, натянув историю Писания и заповеди Божии. И как арфисты, взяв пальцы учеников, тихонько прикладывают их к струнам, и, приучая ударять с искусством, выучивают их из мертвых тонов и струн извлекать звук нежнее и приятнее всякого голоса: так сделаем и мы. Взявши вместо пальцев ум ваш и прикладывая его к заповедям Божиим, попросим любовь вашу касаться их с уменьем, чтобы этим увеселением восторгнуть нам не собрание людей, но лик Ангелов. Не довольно того, чтобы только проследить Божественные слова; нет, требуется еще доказательство от дел. Как на арфе, конечно, ударяет по струнам игрок искусный, ударяет и неискусный; но один наводит на слушателя скуку, другой увеселяет и восхищает его; пальцы одинаковы и струны одни, но не одно искусство: так и в отношении к Божественному Писанию, – многие, конечно, узнают Божии слова, но не все получают пользу, не все приносят плод; причина та, что они не углубляются в сказанное, и без искусства касаются арфы. Ибо, что в игре на арфе искусство, то в отношении к Божиим законам доказательство от дел. Как на арфе мало того, чтобы извлечь мелодию из одной струны, но должно пройти по всем струнам с надлежащей стройностью; так и в отношении к душевной

добродетели, недостаточно нам для спасения одной заповеди, но должно со тщанием соблюдать их все, – если только хотим делать такую мелодию, которая приятнее и полезнее всякой гармонии».

Предлагаемые в сей книге беседы могут быть руководством в жизни каждого христианина.

Не будем, возлюбленные, предаваться сну: невозможно, совершенно невозможно беспечным сподобиться Царствия Небесного, равно и преданным роскоши и невоздержанию. Скорее, изнуряя и измождая свое тело и перенося бесчисленные труды, мы можем получить небесные блага. Разве вы не видите, какое расстояние между небом и землей, какая предстоит нам брань, как склонен человек ко злу, как окружает нас грех и какие расставляет сети? Для чего же мы навлекаем на себя столько забот, кроме естественных, причиняем себе так много беспокойств и возлагаем на себя столь великие бремена? Разве не довольно нам забот о чреве, об одежде и о доме? Разве не довольно попечений о вещах необходимых? Между тем Христос удаляет от нас и эти заботы: не пецытеся, говорит Он, душею вашею, что ясте, ни телом вашим, во что облечетеся (Мф. 6, 25). Если же не должно пещись о необходимой пище и одежде, и даже о наступающем дне; то будут ли когда-нибудь в состоянии воспрянуть те, которые налагают на себя столь великое бремя и под ним погребают себя? Разве вы не слышали, что говорит Павел: никтоже воин бывая, обязуется куплями житейскими (2 Тим. 2, 4)? А мы предаемся роскоши, объядению и пьянству, сильно трудимся над предметами посторонними, а касательно предметов небесных оказываемся слабыми. Разве не знаете, что обещанное нам выше человеческого? Ходящий по земле не может взойти на высоты небесные; а мы даже не стараемся жить по-человечески, но стали хуже самых бессловесных. Разве не знаете, какому предстанем мы судилищу? Разве не помните, что нам должно отдать отчет в словах и помышлениях? А мы не заботимся даже о делах!

Иже воззрит на жену, говорит Господь, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею (Мф. 5, 28); а люди, которые должны отдать отчет за каждый нескромный взгляд, не сомневаются согнивать в самом этом грехе. Иже речет брату своему: уроде, повинен есть геенне (ст. 22); а мы не престаем срамить братьев своих бесчисленными оскорблениями и различными клеветами. Любящий любящаго ничем не лучше язычника (ст. 46); а мы ненавидим и любящих. Как же мы получим прощение, когда, будучи обязаны превышать пределы, предписанные древним, проводим свою жизнь даже ниже этих пределов? Что скажем в свое оправдание? Кто предстанет и поможет нам, когда мы подвергнемся наказанию? Никто; но с воплями и рыданиями, скрежеща зубами и терзаясь, мы неизбежно будем ввергнуты в непроницаемую тьму, в место неотвратимых мучений и невыносимых казней. Посему увещеваю, прошу и, касаясь колен ваших, умоляю: пока есть краткий срок жизни, примите с сокрушением слова мои, обратитесь, исправьтесь, дабы там по смерти, подобно богатому, нам не плакать бесполезно и не скорбеть безнадежно. Отец ли твой, или сын, или друг, или кто иной будет иметь дерзновение пред Богом, никто тогда не избавит тебя от мучений, заслуженных собственными твоими делами. Таково тамошнее судилище; оно судит по одним делам, а иначе спастись там невозможно. Говорю это не для того, чтобы опечалить вас или привести в отчаяние, но для того, чтобы мы, питая в себе тщетные и холодные надежды и надеясь на того или другого, не стали нерадеть о собственной добродетели. Ибо, если мы будем беспечны, то нас не защитит никто – ни праведник, ни Пророк, ни Апостол; если же будем ревностны, имея достаточную защиту в собственных делах, то со дерзновением удостоимся благ, уготованных любящим Бога, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Будем, увещеваю вас, возлюбленные, избегать порока и избирать добродетель, дабы нам не посрамиться в день откровения дел. Всем бо явитися нам подобает пред судилищем Христовым, говорит Павел, да приимет кийждо яже содела или блага, или зла (2 Кор. 5, 10). Будем же иметь в уме это судилище и представим, что оно теперь существует, что судия сидит и все открывается и выставляется на вид. Ибо нам нужно будет не только предстать, но и открыться. Неужели вы не смущаетесь? Неужели не трепещете? Не решаемся ли мы часто лучше умереть, нежели открыть пред почтенными друзьями наше тайное преступление? Как же будем чувствовать себя тогда, когда грехи наши откроются пред всеми Ангелами и всеми людьми и предстанут пред нашими глазами? Обличу тя, говорит Господь, и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Пс. 49, 21). Если же тогда, когда еще нет самого события, а только оно предполагается и изображается словами, мы терзаемся совестью; то что мы будем делать, когда оно наступит, когда будет присутствовать вся вселенная, и ангелы, и архангелы, и начала, и власти, когда будут непрерывно звучать трубы, когда праведники будут подъяты на облаках, и будет великий плач грешников? Какой тогда страх обнимет оставшихся на земле? Ибо сказано: едина поемлется, и едина оставляется: един поемлется, а другий оставляется (Мф. 24, 40–41).

В каком состоянии будет душа их, когда они увидят, как другие отводятся с великой честью, а они оставляются с великим стыдом? Невозможно, поверьте, невозможно выразить словом этого страдания. Видали ли вы когда-нибудь отводимых на смерть? В каком, думаете, состоянии находится душа их, когда они идут путем до места казни? Чего не решились бы они и сделать, и претерпеть, чтобы избавиться от этой тьмы? Я слыхал от многих, которые после отведения на казнь были возвращены назад по человеколюбию царскому, что они даже в людях не узнавали людей от душевного смущения и ужаса. Но что я говорю об отводимых на казнь? Их окружал народ, из которого большая часть и не знала их; но если бы кто взглянул тогда в душу каждого, то нашел бы, что нет ни одного столь жестокого, ни одного столь смелого, ни одного столь мужественного, который бы не пал и не смутился в душе от страха и уныния. Если же тогда, как другие предаются смерти, не имеющие с ними никакого общения, бывают в таком расположении, то в каком состоянии будем находиться мы, когда сами подвергнемся более тяжкой участи, быв лишаемы той неизреченной радости и отсылаемы на вечное мучение? Если бы даже не было геенны, то быть отвергнутым от такой светлости и отойти с бесчестием, каким будет наказанием? Ибо если теперь многие, видя шествующего царя, представляя собственную бедность, не столько получают удовольствия от этого зрелища, сколько испытывают скорби от того, что не участвуют ни в чем из окружающего царя и не находятся близ повелителя, то что будет тогда? Или, вы думаете, малым будет наказанием – не быть поставленным наряду с другими в том сонме, не удостоиться неизреченной славы, быть удаленным и остаться далеко от того торжества и неизглаголанных благ? Но если кроме того будут и мрак, и скрежет зубов, и узы неразрешимые, и червь неумирающий, и огонь неугасающий, и плач, и стенание, и языки, мучимые жаром как у богача, когда будем вопиять и никто не услышит, будем стенать и плакать от страданий и никто не станет внимать, будем смотреть во все стороны и никто нисколько не утешит, то как судить о находящихся в таком состоянии? Что может быть несчастнее этих душ? Что горестнее?

Если мы, войдя в темницу и видя одних грязными, других связанными железными оковами, третьих заключенных во мраке, трогаемся, ужасаемся и делаем все, чтобы самим не впасть в такую же беду и скорбь; то, когда мы связанные будем отведены в самые геенские мучения, в каком мы будем состоянии? Что будем делать? Те узы не из железа, но из огня, никогда неугасающего, и распоряжаться нами будут не подобные нам, которых часто можно смягчить, но ангелы страшные и несострадательные, на которых невозможно будет и взглянуть, которые будут сильно гневаться на нас за дела, какими мы оскорбили Господа. Там не так, как здесь, невозможно расположить к себе одних серебром, других яствами, иных льстивыми словами и получить облегчение, но ни в чем там нет прощения. Будет ли Ной, или Иов, или Даниил видеть ближних своих мучимыми, они не осмелятся предстать и подать руку помощи. Ибо тогда случится, что истребится и естественное сострадание; так как найдутся праведные отцы детей грешных, и добрые дети родителей порочных, – ибо зло не от природы, а от воли, – то, дабы радость их была чистой и сострадание не нарушало блаженства наслаждающихся теми благами, и оно тогда может угаснуть, так что и они вместе с Господом будут негодовать на своих единокровных (грешников). Ибо, если и теперь некоторые, видя своих детей негодными, удаляют их от себя и отказываются от родства с ними, то тем больше это будет на том суде. И так никто пусть не надеется на что-нибудь хорошее, не сделав хорошего, хотя бы он имел множество праведных предков. Ибо кийждо, говорит Апостол, приимет яже с телом содела, или блага, или зла (2 Кор. 5, 10). Будем же, увещеваю вас, внимать и вразумляться. Если ты будешь иметь огонь порочного пожелания, представь огонь тамошнего мучения, и твой огонь погаснет. Если ты захочешь сказать что-нибудь непристойное, представь скрежет зубов, и страх послужит для тебя уздой. Если ты пожелаешь похитить что-нибудь чужое, припомни слова Судии: свяжите ему руце и нозе, вверзите его во тму кромешную (Мф. 22, 13), и ты оставишь свое намерение. Если ты жесток и немилостив, вспомни тех дев, у которых погасли светильники от недостатка елея, от чего они и лишились брачного чертога, и ты скоро будешь человеколюбивым. Если у тебя будет желание упиваться и роскошествовать, послушай богача, который говорил: посли Лазаря, да омочит конец перста своего в воде, и устудит язык мой, и не получил желаемого (Лк. 16, 24), и тотчас ты оставишь свою страсть. И все другие страсти ты можешь укротить таким образом. Бог не предписывает нам ничего тяжкого. От чего же заповеди Его кажутся тяжкими? От нашего нерадения. Как в том случае, если мы будем усердны, и кажущееся тяжким будет легко и удобно, так в том случае, если мы будем нерадивы, и легкое покажется нам трудным. Представляя все это, не будем считать блаженными тех, которые живут роскошно, но будем помышлять о кончине их: здесь плотяность и тучность, а там червь и огонь; также и хищников не будем считать блаженными, но смотреть, какова их кончина: здесь заботы и труды, а там неразрешимые узы и тьма кромешная; также – и любящих славу, но смотреть, какова их кончина: здесь раболепство и притворство, а там великое страдание и постоянное горение в огне. Если мы таким образом будем рассуждать с самими собою, и непрестанно повторять это и тому подобное, при наших порочных пожеланиях, то скоро будем избегать пороков и исполнять добродетели, погасим любовь к благам настоящим и воспламеним любовь к благам будущим.

Подлинно, что в настоящих благах есть прочного или необыкновенного и дивного, чтобы посвящать им все свои заботы? Не видим ли мы, что одно и тоже постоянно круговращается, например, день и ночь, ночь и день, зима и лето, лето и зима, и больше ничего?

Будем же воспламенять в себе любовь к будущим благам. Великая слава ожидает праведников, такая, какой невозможно изобразить словом. Ибо они, восприняв нетленные тела по воскресении, прославятся и будут царствовать вместе со Христом.

А как это важно, мы узнаем из следующего, или лучше сказать, ясно узнать это мы ниоткуда не можем; но чтобы, заимствуя подобие от наших благ, нам получить какое-нибудь, хотя малое понятие о тех благах, я по силам своим постараюсь пояснить сказанное примером. Скажи мне: если бы кто-нибудь тебя, устаревшего и живущего в бедности, обещал вдруг сделать молодым и привести в самый цветущий возраст, сделать и весьма крепким, и прекрасным больше всех, и даровать тебе царствование над всей землей на тысячи лет, царствование, сопровождающееся глубочайшим миром, чего бы не решился ты за это обещание и сделать и претерпеть? Но вот Христос обещает не это, а гораздо больше этого. Ибо не такова разность между старостью и юностью, какова между тлением и нетлением; не такова – между царствованием и бедностью, какова между славой настоящей и будущей; но – какова между сновидениями и истиной. Или лучше, я еще не сказал ничего; потому что нет слова, которое могло бы достаточно изобразить великость отличия благ будущих от настоящих. А в отношении к продолжительности невозможно и умом представить их различия. Ибо с чем настоящим можно сравнить жизнь, не имеющую конца? В отношении же к миру разность между ними такова, какова между миром и войной; и в отношении к тлению и нетлению такова, как чистая жемчужина превосходнее грязной глыбы. Или лучше, что ни сказал бы кто, ничем не в состоянии будет изобразить этого. Хотя бы даже я сравнил красоту тогдашних тел со светом солнечного луча, хотя бы с блистательнейшей молнией, я еще не сказал бы ничего достойного той светлости. А за такие блага сколько можно отдать денег и тел? Или лучше, сколько можно отдать душ? Между тем, если бы тебя кто-нибудь привел к царю и доставил тебе возможность в присутствии всех разговаривать с царем и вместе с ним кушать и жить, то ты назвал бы себя блаженнейшим всех; а, имея возможность взойти на небо, предстать самому Царю всего, блистать подобно Ангелам и наслаждаться тамошней неприступной славой, ты недоумеваешь, можно ли жертвовать деньгами, тогда как следовало бы, хотя бы нужно было отдать и саму жизнь, веселиться, радоваться и восхищаться от удовольствия? Но ты для того, чтобы получить власть, доставляющую тебе случаи к воровству, – я не назову этого приобретением, – тратишь свое имение, занимаешь у других, и, если бы нужно было, не усомнился бы заложить и жену, и детей; а когда предстоит Царство Небесное, власть, не имеющая преемника, ты медлишь, колеблешься и желаешь деньги? Или ты не думаешь, что, если близкие к нам части неба так хороши и приятны, то каковы части высшие, каково небо небес? Но так как телесными глазами видеть их нельзя, то вознесись мыслью, и, ставши выше этого неба, посмотри на небо высшее, на высоту беспредельную, на свет неприступный, на сонмы ангелов, на воинство архангелов и на другие бестелесные силы. И опять, сошедши с высоты, возьми приведенный нами пример, именно представь царя земного, мужей, одетых в золото, упряжку белых лошаков, украшенных золотом, колесницу, окованную драгоценными камнями, бляхи, к ней прикрепленные, изображения драконов на шелковых одеждах, аспидов с золотыми глазами, лошадей, облеченных в золото, и узды золотые. Между тем, когда мы увидим самого царя, то уже не смотрим ни на что из всего этого; он один обращает на себя наше внимание, его пурпуровые одежды, диадима, седалище, пояс, обувь, светлое лицо. Тщательно сообразив все это, отсюда ты опять перенесись мыслью на небо и представь тот страшный день, в который придет Христос. Тогда ты увидишь не упряжку лошаков, не золотые колесницы, не драконов и аспидов, а то, что внушает великий страх и производит такое изумление, что и самые силы небесные ужасаются.

И силы небесныя, говорится в Писании, подвигнутся (Мф. 24, 29). Тогда отверзется все небо и сойдет Единородный Сын Божий в сопровождении не двадцати и не ста, но тысячи и десятков тысяч ангелов и архангелов, и все будет исполнено страха и ужаса; земля разверзется, и все люди, когда-либо существовавшие, от Адама до настоящего времени, восстанут из земли и будут восхищены, а Он сам будет блистать такой славой, что солнце и луна скроют весь свет свой, который помрачится Его сиянием. Но, – как прискорбна великая наша бесчувственность! – когда ожидаются такие блага, мы еще пристращаемся к благам настоящим, и не разумеем злобы диавола, который чрез маловажное лишает нас великого, дает грязь, чтобы отнять небо, показывает тень, чтобы удалить от истины, представляет великолепие в сновидениях, – ибо таково настоящее богатство, – чтобы, когда придет тот день, явить нас беднейшими всех. Зная это, возлюбленные, будем избегать коварства его, будем опасаться осуждения вместе с ним, чтобы не сказал и нам Судия: идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его (Мф. 25, 41).

Когда посмотрю на вашу малочисленность и вижу, что наше стадо уменьшается в каждое собрание, то и скорблю, и радуюсь за вас, которые здесь теперь скорблю за тех, которых здесь нет. Вы достойны похвал за то, что не стали беспечнее и от малочисленности; они заслуживают порицания за то, что не возбуждаются к усердию и вашей ревностью. Поэтому и называю вас счастливыми и блаженными за то, что вам нисколько не повредила беспечность тех: а тех почитаю жалкими и оплакиваю за то, что им не принесла никакой пользы ваша ревность. Не слышали они, что говорит Пророк: изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениях грешничих (Пс. 83, 11). Не сказал: изволих жить в дому Бога моего, ни: обитать, ни: войти, но: изволих приметатися. Я рад, говорит, быть и в числе последних; доволен буду и тем, если удостоюсь войти в преддверие; почту за величайший дар, если меня поставят между последними в доме Бога моего. Общего всех Господа любовь усвояет себе, такова уже любовь. В дому Бога моего. Любящий желает видеть не только самого любимого, и не только дом его, но и преддверие, и не только преддверие дома, но и самую улицу и переулок; и если увидит хоть одежду или обувь друга, думает, что пред ним сам друг его.

Таковы были Пророки: так как они не видели бестелесного Бога, то взирали на храм, и в нем представляли себе присущим самого Бога. Изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениях грешничих. Всякое место, всякий дом, будет ли то судилище, или сенат, или частный дом, – в сравнении с домом Божиим, есть селение грешников. Ибо, хоть и там бывают молитвы и моления, но неизбежно бывают также раздоры, и ссоры, и брани, и совещания о житейских делах: а этот дом (Божий) чист от всего этого. Вот почему те места – селения грешников, а это – дом Божий. И как пристань, защищенная от ветров и волн, дает полную безопасность входящим в нее судам: так и дом Божий, как бы исторгая входящих в него из бури мирских дел, дает им стоять спокойно и безопасно, и слушать слово Божие. Это место есть школа добродетели, училище любомудрия. Приди, не только во время собрания, когда бывает чтение Писания, духовное поучение, и собор честных отцев; нет, во всякое и другое время приди только в преддверие, и тотчас отложишь житейские заботы. Войди в преддверие, и – как бы ветерок какой-нибудь духовный повеет на твою душу. Эта тишина внушает страх и учит любомудрию; возбуждает ум, и не дает помнить о настоящем, переносить тебя с земли на небо.