Увести за 60 дней
Шрифт:
– Первый раз всегда больно - сквозь зубы процедил Данил. – Потерпишь, не сахарная.
Больше я не сказала ни слова. Я слушала скрип кровати, хриплое мужское дыхание и давала себе обещание – не заплакать. Данное себе слово я сдержала. Ну, почти. Мой всхлип в конце потонул в его стоне. А спустя несколько секунд меня все-таки отпустили. И в этот момент мне уже не хотелось ничего – даже свести вместе ноги. Только умереть.
В мою жизнь снова вернулся гребаный пафос. Вместе с Данилом Доценко.
Первый шевельнулся Данил. Встал, натянул джинсы и, взяв
Надеюсь, его там сожрут комары.
Однако, пока он там с сигаретой и на балконе, мне предоставляется возможность встать и одеться. При нем это делать будет гораздо неудобнее. Спуская ступни на пол и затем поднимаясь на ноги, я зажмурилась. Я ожидала боли, но ее не последовало. То, что заставило меня плакать несколько минут назад, исчезло – кажется, что бесследно. А, может, плакала я не из-за этого. Я тряхнула головой и потянулась за валяющимися на полу джинсами. Обо всем этом у меня еще будет время подумать – если будет чем и желание. А сейчас – одеваться. Пока горит сигарета.
Я искала второй носок, когда щелкнул замок балконной двери. Даня застал меня на коленях перед кроватью.
– Что ты там делаешь? – раздалось у меня за спиной невозмутимое. Вернулся тот самый светский тон, что так изумлял меня поначалу там, в беседке. Боже мой, это было какие-то три часа назад. А мне кажется, что это было в другой жизни. Или вообще не со мной.
– Носок, - я старалась не пыхтеть. И продемонстрировала Данилу бледно-розовый носок. – Каждый уважающий себя носок стремится при первой же возможности забиться под кровать.
Или его туда кто-то зашвырнул, когда стаскивал с меня. По крайней мере, я не помнила, чтобы снимала носки.
Данил ничего не ответил мне. Стоял и молча смотрел, как я неловко поднимаюсь на ноги, как еще более неловко натягиваю второй носок на ногу, как обуваюсь, все так же скорчившись. Как разгибаюсь окончательно.
Ну вот, теперь моя очередь смотреть на него. Что творилось в моих чувствах в тот момент, сказать я не возьмусь – не понимала. Но вот на Даню почему-то любовалась. Потому что невозможно не любоваться на красиво сложенного мужчину в одних джинсах. И я стояла, как дура, и пялилась – на голые широкие плечи, на дорожку неожиданно темных волос на животе… не, не туда… на почему-то очень яркие сейчас губы… нет, снова не туда… на лохматые русые волосы.
– Куда собралась?
– Я? – от неожиданности я моргнула.
– Ну не я же? – он пожал плечами.
– Я никуда не собираюсь уходить.
– А я… ну… обратно…в лагерь…
– Зачем? Что тебе там до утра делать?
– А что делать здесь?
Это вопрос подразумевал в ответе такую прямоту, что, задав его, я ужаснулась. Ой, не отвечай, я лучше быстренько уйду, а потом делай, что хочешь!
Данил скрестил руки на груди и привалился поясницей к подоконнику.
– Да массу всего можно делать. Коньяк вон не допит, - он кивнул на столик. – Да и там тоже, - он мотнул головой в другую сторону. В сторону кровати. – Там тоже дела можно поделать.
Я смотрела на него молча. Хорошо хоть, что закрыв рот. Я просто не знала, что на это сказать. Неужели он всерьез считает, что я еще… хотя бы раз…. Вот это все…
–
– А я – нет.
– Почему? – очень картинно изумился Данил.
– Потому что мне было больно, - я поняла, что еще несколько минут этого абсурдного диалога – и я разрыдаюсь. А может быть, и не минут, а секунд. Потому что боль вернулась. Но совершенно не туда. Болело где-то внутри, и совершенно непонятно, где именно, где-то очень глубоко внутри. Наверное, там же, где находятся эти самые ложечки. Я, не сдержавшись, хлюпнула носом. Боже, как же это все жалко выглядит. Как жалко выгляжу я. А еще переживала из-за состояния своего белья. Подстава таилась совершенно в другом месте.
– Это бывает, - равнодушно пожал плечами Даня. – Первый раз всегда больно. Ну если ты такая неженка… - он вдруг потянулся и зевнул. – Ладно, давай иначе.
И он выразительно похлопал себя ладонями по бедрам. О чем говорил этот жест, я сообразила не сразу. А когда поняла – даже отшатнулась. Я бы даже, наверное, в эту же секунду и сбежала, - но взгляд Данила держал меня. Он смотрел мне прямо в глаза, и я чувствовала, что не уйду, пока не достигну дна… во всем этом. Но говорить я уже не могла. В горле набух ком, а слезы готовы были политься в любой момент. Поэтому я просто замотала головой – быстро и яростно.
– Да ладно, у тебя же во рту ничего не болит, - ухмыльнулся Данил. Ухмыльнулся чужой, равнодушный и абсолютно бессердечный человек.
Я почувствовал, как по щеке катится слеза. Мне было уже плевать на то, что я давала себе слово не плакать. Я не могла ничего сделать ни со слезами, ни с комком в горле. Но сквозь него все же удалось протолкнуть несколько слов.
– За… что… ты… так… со… мной?!
– А ты со мной за что?!
Время светских бесед внезапно кончилось. Потому что последнюю фразу Данил рявкнул. Рыкнул. В общем, от спокойствия и невозмутимости не осталось и следа.
– Весело было, Лиля, да? – он оторвал поясницу от подоконника и в два шага оказался рядом. Сейчас он мне казался совершенно огромным. И мышцы на груди и руках бугрились валами, когда он сунул руки в карман джинсов. И глаза… прищуренные недобро глаза блестели голубым, холодным и равнодушным электричеством. – Это же так весело, правда – манипулировать человеком? Тянуть за ниточки и смотреть, как он дергается. Как он мечется, мучительно ищет выход из создавшегося положения, притворно ему сочувствовать – и снова дергать. Интересно тебе было? Весело? Удовольствие получила?
Каждое его слово словно хлестало меня по щекам. Каждое слово было правдой. Горькой колючей правдой. Он ничего не забыл.
Было бы странно, если бы забыл. И ты, Лиля, не должна забывать.
– Что ты молчишь, Лиля? Нечего сказать? Правильно. Поэтому сейчас я займу твой рот другим делом. Давай, - он отступил на шаг назад, руки из карманов вынул. Выскользнула из петли пуговица, вжикнула молния.
– Давай, Лиля, давай, - он гостеприимно распахнул ширинку. – Ну чего ты ломаешься? Ты же со мной это уже делала. Судя по видосику, тебе это даже понравилось. Давай, поработай ротиком, девочка, как ты это умеешь.