Увези меня на лимузине!
Шрифт:
Майоров замер на секунду, затем несколько раз вдохнул и выдохнул, и медленно, не очень внятно, но вполне разборчиво произнес:
– Не же на.
– Что, простите?
– Не же на.
– Ирина вам не жена? – сообразил наконец журналист.
Частые кивки головой.
– Тогда кто же она вам?
Вдох-выдох, и:
– Ни кто.
– Но почему… – начал было Константин, но в это время из дома выбежала Ирина со столовым ножом в руках.
Когда она, слегка запыхавшись, села за стол, отдав нож Майорову, журналист с невинным видом фрекен
– А мы тут с Алексеем беседой балуемся.
– Да? – Ирина криво улыбнулась. – И как беседа?
– Алексей мне сообщил, что вы ему не жена.
– Разумеется, – кивнула мадам, – официально мы пока свои отношения не регистрировали. Но это – вопрос времени.
– Думаете? Но господин Майоров уверяет, что вы ему никто, – Константин выжидающе смотрел на собеседницу.
– Вот бессовестный! – грустно усмехнулась явно пришедшая в себя Ирина. – И тебе не стыдно, Алешенька? Ну поссорились мы с тобой сегодня утром – и теперь я никто? Полгода я не отходила от тебя, смотрела за тобой, плакала над тобой – и никто?!! – губы ее задрожали, на глазах выступили слезы.
Корреспондент, не знавший, что это не слезы, а слюна при виде еды, как у крокодила, сочувственно протянул ей салфетку, в которую Ирочка шумно высморкалась, а затем, тиская униженную салфетку дрожащими руками, пролепетала:
– Знаете, Костя, давайте закончим на этом. Пишите, что хотите, мне теперь уже все равно. Раз человек, которому я посвятила всю себя, считает меня никем, что ж…
И в этот момент Майоров, крепко сжав руку журналиста, громко и четко произнес:
– Зайцерыб, люблю, прости.
– Что, что вы сказали? – опешил тот.
Алексей указал на диктофон и вопросительно поднял брови.
– Работает, не волнуйтесь, – кивнул корреспондент.
И Майоров, наклонившись к записывающему устройству, повторил:
– Зайцерыб, люблю, прости.
Часть III
Глава 23
Руки и ноги слегка подрагивали, словно гоночный автомобиль на старте. Не было только мощного рева двигателя, рвущегося с поводка.
Впрочем, нет, рев был, но беззвучный. Выла, стонала, криком кричала душа. Она металась внутри, пытаясь заставить шевелиться, вскочить, бежать… Но получалось только то самое подрагивание рук и ног.
Я по-прежнему квашней сидела в кресле, тупо глядя на растопырившийся журнал, с обложки которого смотрел на меня измученный Лешка. Шоры обиды и злости обгорелыми хлопьями слетали с глаз, слезы вымыли осколок кривого зеркала.
И теперь я видела истинную картину…
Лешка, мой Лешка, я злилась на тебя, обида и горечь жгли изнутри, чувства и эмоции повредились. Я видела то, что хотела видеть. Раз ты не со мной, если с тобой рядом по-прежнему все та же Ирина, значит, ты – овощ. Тупое, неспособное мыслить существо.
А ты, оставшись один на один с женщиной, разрушившей нашу жизнь, оказался в полной ее власти. Не способный сказать ни слова, беспомощный
И только наша дочь каким-то непостижимым, невероятным образом нашла тебя, слышала тебя, жалела тебя. И ничего не могла сообщить мне, пока не научилась говорить.
Но почему? Почему малышка смогла общаться с отцом мысленно на чудовищном расстоянии, но не смогла так же дать об этом знать мне? Или не захотела? Чувствовала мои эмоции, мои обиду и злость?
Тогда почему она сейчас так себя ведет? Почему переживает, почему говорит, что папа плачет, почему рвется к отцу именно сейчас, почему, почему, почему?!!
Ответ возможен только один.
Там, далеко, происходит что-то плохое, очень плохое.
А я – здесь. И ничего не могу изменить. Помочь, заслонить от беды.
НИЧЕГО. Ничего?!! Нет уж, дудки. А еще лучше – барабаны. Как там – барабан на шею, свисток в зубы – и вперед! Но не навстречу поезду, наоборот – поездом на тех, кто посмел влезть своими уродскими клешнями в нашу с Лешкой жизнь, кто разорвал наше единое целое на две кровоточащие половинки, и кто наивно думает сейчас, что все у них получилось. Фиг вам, вот.
В дверь тихо постучали. Вместо приглашающего «входи» из горла вырвался сиплый клекот. Я откашлялась и одновременно с повторным стуком смогла наконец издать что-то внятное.
Саша заглянула в комнату, не решаясь войти.
– Ну, чего встала, заходи, – криво усмехнулась я. – Только ничего по пути не сверни, спортивная ты наша, а то Нику разбудишь. И не ори громко.
– Ты чего такая противная? – Сашка осторожно прикрыла за собой дверь. – Бухтишь ерунду всякую, инсинуациями обидеть норовишь. Что, статья впечатлила? Ой, Анетка, ты чего? – подруга, приблизившись, рассмотрела то, что сидело в кресле, получше. – Что случилось?
– Да ничего не случилось, с чего ты взяла? – я попыталась беспечно улыбнуться, но, судя по плеснувшемуся в глазах подруги недоумению, получилось довольно коряво.
– Это что, из-за журнала, да? Ну-ка, где он, дай посмотрю! – Она тут же откопала томагавк войны и приготовилась к бою. – Печатают ерунду всякую, а впечатлительные тетки и не в меру способные девочки сразу начинают истерить.
– Ну да, ну да, – покивала я. – Такие вот мы с дочкой психозы.
Сашка подняла с пола журнал и уселась в соседнее кресло.
– Плед и трубку дать? – я все еще пыталась хорохориться.
Или ерепениться?
Но подруга не обратила на мои покосившиеся и дряхлые построения внимания, а без подпорок внимания построения тут же с грохотом обрушились, подняв тучу едкой пыли, от которой моментально защипало в носу и захотелось плакать. Но я лишь мужественно шмыгала носом, старательно сдерживая атаку бабства. Не буду реветь, не буду! Не дождетесь ни фигушечки!
Буду.
А все Сашка. Она подняла на меня мгновенно налившиеся слезами плошки глаз и, прижав пальцы к губам, утопила меня в сочувствии.