Увидеть свет
Шрифт:
***
Она позвонила около полуночи, когда Доминик как раз ложился. Голос с приятной хрипотцой невозможно было не узнать.
— Доминик?.. Что случилось? — спросила она. — У тебя неприятности?
Честно говоря, он не знал, что на это ответить, но и лгать не умел, потому пришлось отозваться:
— Мадлен, мне… нужен твой совет.
— Что ж, — она усмехнулась и, видимо, отпила глоток. Доминик представил, как она может сейчас сидеть в любимом кресле с бокалом мартини. — Чем я могу тебе помочь?
Она не стала спрашивать ничего, что могла бы спросить, и это значило —
— Я запутался, — сказал он честно. — Я даже думал о встрече, только чтобы увидеть — в мире есть человек, ощущающий разницу между добром и злом.
— Говорят, у вас происходят страшные вещи, — она задумалась, чтобы добавить спустя чётко выверенную паузу: — Ты оказался как-то… Ты соприкоснулся с этим?
Её оговорка была, пожалуй, самым жутким, что он мог бы услышать. Неужели Мадлен предполагала, будто он связан с убийствами? Что же такого она в нём успела рассмотреть за их недолгие отношения?
Что-то, чего он и сам не замечал?..
— В какой-то мере, — осторожно ответил он, всё ещё испуганный внезапной догадкой.
— Будь осторожен, Доминик, — её голос дрогнул. — Не хочу, чтобы ты пострадал от рук этого ненормального. Будь осторожен.
— Почему ты так говоришь?.. — теперь он не мог сопоставить, откуда же ей всё известно, как она могла понять… Что она поняла?
— Это ведь логично. Они так похожи на картины, — её вздох показался ему слишком громким, будто в эту секунду она появилась перед ним во плоти и мягко дохнула в ухо. — На твои картины, Доминик. Да и ты не позвонил бы, если бы не чувствовал себя загнанным в угол. Думаю, рано или поздно этот маньяк задумается о том, чтобы присоединить тебя к своим работам. Я волновалась. Правда.
Доминик никогда не умел отличить правду от лжи, когда она так говорила, потому предпочитал считать, что она никогда и не лгала. Ему. И кто знает, так это было или иначе. И больше всего ему не хотелось пытаться понять, откуда Мадлен известно, на что были похожи… трупы? Произведения?..
— Скажи, ты не считаешь, что это… искусство? — сразу же уточнил он, решив ориентироваться на её ответ. Это могло бы стать прекрасной точкой отсчёта.
Мадлен долго размышляла, а он слушал её размеренное дыхание. Наконец она опять нарушила тишину:
— Понимаю, почему ты спрашиваешь. Но убийство человека всё же никогда не сможет называться искусством. Я помогла?
— Да, — и он чуть улыбнулся. — Помогла. Спасибо.
— Звони, — и она первой повесила трубку. Как у них и было заведено.
Доминик прикрыл глаза, наслаждаясь вновь обретённой опорой. Он будет обращаться к голосу Мадлен, прокручивая его в памяти снова и снова. Эти слова впечатаются в подкорку, останутся с ним навсегда, будут частью его принципов. Даже странно, что такого не произошло раньше. Впервые за день он смог немного расслабиться.
И всё же капля сомнений жила где-то глубоко внутри. Как крошечная язвочка, она подтачивала уверенность. Почему вдруг он задумался, лгала ли ему когда-либо Мадлен? И если она это всё-таки делала, то можно ли доверять ей хоть в чём-то? Сколько-нибудь? Особенно сейчас?
========== 8 ==========
Город охватили слухи, они разрастались
Рик тоже не мог ничем утешить— ему перепадали жалкие крохи информации, которой он делился весьма неохотно, так что интересного в ней не было.
— Знаю лишь, — сказал он на очередном обеде, — что они собрали внушительный список, где фигурируют и бывшие хирурги, и скульпторы, и даже кое-кто работавший на мясокомбинате. Но как идёт проверка — я не в курсе.
— Неудивительно, — Эдгар промокнул губы салфеткой. — Вполне возможно, что они оба не появятся довольно долго.
Доминик молчал, хотя его чутьё — откуда только оно взялось — вопило, что ближайшее время произойдёт нечто заметное, плохое, отвратительное в своей жестокости. Однако высказываться об этом Вэйл не спешил. Он вообще предпочитал теперь молчать.
Саймон не перезванивал, что нисколько не успокаивало. Анхелика написала е-мейл, в котором попросила не приходить в галерею: «Здесь слишком много ничего не смыслящих в красоте федералов». И всё это каким-то образом сплеталось в единую сеть.
Иногда Доминик размышлял о собственной ущербности. Кто-то другой вполне ориентировался в подобной паутине, но ему это было почти не под силу. И дело не в том, что он терялся в информации, нет. Как он мог проследить эмоциональные мотивы, нюансы, которые прочие легко считывали будто бы прямо из воздуха? Лишённый этой возможности, он абсолютно точно был слепым, когда остальные смотрели вокруг широко раскрытыми глазами.
Пока Эдгар рассуждал, что все убийства рассудочны, а значит, не стоит искать личной мести, Доминик гадал, откуда у друга берётся такая глубочайшая уверенность в своих словах. Все теоретические труды на эту тему, что некогда Вэйл перелопачивал том за томом, оказались бессильны помочь. Оставалось признать, что он не стал понимать людей лучше. И только одно было несомненно — первого из маньяков он в какой-то миг почувствовал. Как вытащить на свет это ощущение? Не получалось, не выходило рассмотреть его и проанализировать досконально. А советоваться с кем-то было чрезвычайно опасно.
Вспомнив слова Мадлен, Доминик попытался переубедить себя. Он видел деяния другого человека через призму искусства, но что если это глупость и никакого творчества тут нет? Если Мадлен права, а она не ошибалась раньше в таких вещах, то все его мысли об убийце — хлам, ником не нужный, а потому совершенно пустой.
***
С обеда Вэйл вернулся очень уставшим и не обрадовался телефонному звонку. Но Линдси ничуть не удивилась холодному тону.
— Простите, — бросила она так, что становилось ясно — она ни в чём не раскаивается. — Хочу выслать вам статью, прочесть её нужно как можно скорее.