Увязнуть в паутине
Шрифт:
— Так вот, некий пан анонимно позвонил по номеру 997, [43] — монотонным голосом сообщал Навроцкий; этот голос всегда приводил на мысль об академическом преподавателе, — и рассказал весьма любопытную историю.
— Ну? — Шацкий не верил в анонимные истории.
— Он рассказал, что Боничку — именно такая была фамилия девушки: Сильвия Боничка — изнассиловало три парня из параллельного класса, в том числе, один второгодник. Вы же помните, как оно было. Девушка вышла поздно от подруги, живущей на Познаньской, и домой уже не вернулась. Идя домой, она должна была проходить мимо школы. А перед школой вечно высиживают различные типы, в
43
997 — телефон экстренного вызова полиции.
Шацкий размышлял. И правда, они не допросили людей из параллельных и других классов, положились только лишь на материалы расследования, из которых ничего не выходило. Патолог не был в состоянии подтвердить, насиловали ли девушку, так что все время дело вели как расследование убийства, а не насилия. Из того, что он помнил, у Бонички не было никаких контактов с детьми из других классов. В противном случае, они проверили бы.
— Ну, а тот «пан, что позвонил анонимно», какие-нибудь фамилии указал? — Шаций даже не старался скрыть издевку.
— Нет. Зато он сообщил кое-какие другие сведения. Весьма любопытные и, по моему скромному мнению, требующие проверки, — монотонно продолжал Навроцкий. Так вот, он сообщил, что убили ее не насильники. Что после всего она пошла к отцу, и что тот ее убил и закопал на детской площадке. Потому, что не мог вынести стыда. Потому что он не желал, чтобы узнали люди.
Теодор Шацкий почувствовал, что шею и плечи сводит судорогой.
— Пан прокурор, вы, случаем, не помните, кем был отец Бонички? — спросил Навроцкий.
— Он был швейцаром в школе, — ответил на это прокурор.
— Ну вот. Так, может, вам следовало бы вынуть материалы дела из шкафа?
— Естественно. Только пришлите мне телефонограмму того разговора. Попробуйте найти всех второклассников из параллельных классов и соответственным образом их придавить, я же потом допрошу отца.
— Я и сам могу его допросить, пан прокурор, — внес предложение Навроцкий.
Шацкий замялся. На нем висела куча дел, масса бумажной работы, но поддаться Навроцкому он не хотел.
— Посмотрим, — пытался он оттянуть решение. — Вначале проверим теорию об изнасиловании. И еще одно, пан комиссар, — снизил он голос, но с другой стороны не донеслось ни звука. — У меня сложилось впечатление, что вы не говорите мне всего.
Тишина.
— Ведь сейчас вы можете достаточно быстро и легко вычислить звонящих по 997. Вы точно не знаете, кто это звонил?
— А вы пообещаете мне, что это не повлияет на ваше решение?
— Обещаю.
— Так вот, мы вычислили этого человека, оказалось, что он из Лодзи; я даже поехал, чтобы с ним переговорить.
Навроцкий замолчал, а Шацкий уж было собрался сказать: «и…», но сдержался.
— И оказалось, что это весьма милый старичок. Ясновидящий. Когда-то он прочитал в газете о деле, а потом ему приснилось, как все было на самом деле. Какое-то время он колебался, но потом позвонил. Я понимаю, что вы можете сейчас думать, но, признайтесь, что-то в этом есть.
Шацкий, хотя и неохотно, с ним согласился. Он доверял собственной интуиции, но вот анонимно звонящим ясновидящим пенсионерам — нет. Разве что, на сей раз видения пенсионера перекрывались с одной из его теорий. Ему постоянно казалось не случайным, что девушку закопали на территории детского садика, рядом со школой, в которой работал ее отец. Вот только у него не было и тени крючка, за который можно было потянуть. Кроме того, он боялся того, что его теория может оказаться правдивой.
Навроцкий отключился, а Шацкий записал: «материалы дела, отец, ждать И.Н.». Теперь следовало браться за написание обвинительного акта по делу Нидзецкой, только вдохновения не чувствовалось. Еще необходимо было составить проект решения по закрытию двух следствий, только и этого ему не хотелось. Нужно было пронумеровать материалы по делу одного разбоя, только этого не хотелось еще сильнее — там было целых четыре тома. Безнадежная бумажная работа. Нужно было позвонить Гжелке, но и на это не было отваги.
Шацкий взял в руки дырокол, основное орудие труда любого прокурора, и поставил его перед собой на столе. Все бумаги он сдвинул в сторону, чтобы сделать побольше места. Ладно, подумал он, предположим, что это я. А вот это Вероника — он вынул из папки яблоко, надкусил с одного бока и положил напротив дырокола. А это Хеля — положил он мобилку рядом с дыроколом. И мои старики — два пластиковых стакана разместились сбоку, но явно глядя в сторону дырокола.
И какой из этого мы делаем вывод? — спросил сам себя Шацкий. А такой, что каждый на меня пялится и каждый от меня чего-то хочет. И такой, что передо мной нет никакого пространства. И такой, что я пленник собственной семьи, крючок, на котором висит вся эта заразная конструкция. Или система, как называл ее Рудский.
Что-то не давало ему покоя в расставленных на столе предметах. Ему казалось, что он расставил не все. Тогда подкинул еще брата в виде коробочки для скрепок, но брат стоял сбоку и, скорее всего, никакого значения не имел. Смерть, подумал Шацкий, поищи, где есть смерть. Найди кого-то, в отношении которого мог остаться траур. Дед с бабушкой? Не похоже, все умерли в приличном возрасте, успев со всеми попрощаться. Может, какие-нибудь родственники? У матери Шацкого имелась сестра во Вроцлаве, только тетка отличалась завидным здоровьем. У отца был младший брат, проживающий на Жолибоже. [44] Погоди, погоди. Шацкий вспомнил, что у отца имелся еще один младший брат, который умер, едва ему исполнилось два года. Сколько было тогда отцу? Года четыре, пять? Теодор вынул из кармана пачку сигарет, подумал немного и поставил ее рядом с «отцом», практически напротив «Шацкого». Что интересно, покойный дядя глядел прямо на него. Теодору сделалось не по себе. Ему всегда казалось, что его имена взяты от дедушек: Теодор по отцу отца, а Виктор по отцу матери. Теперь до него дошло, что покойного отцовского брата тоже звали Виктором. Странно. Неужели отец дал ему имена собственного отца и покойного брата? Может, и потому-то их отношения и до сих пор были такими запутанными. И почему этот чертов умерший дядя на него пялится? И имеет ли это какие-то последствия лично для него? Или же для его дочки? Хеля тоже глядела на дядю. Шацкий отпил воды, неожиданно во рту страшно пересохло.
44
Жолибож (польск. Zoliborz) — дзельница (район) Варшавы, расположенная в северо-западной части города на левом берегу Вислы. В настоящее время является самой маленькой по площади дзельницей города.
— Привет, если хочешь, можем сброситься на кубики для тебя, — из двери торчала голова прокурора Ежи Биньчика. Вот уже два года, именно столько были они знакомы, Биньчик представлял загадку для Шацкого. Вот как можно быть в одно и то же время лентяем и карьеристом? — задумывался он всякий раз, когда видел Биньчика, его залысины, помятый пиджак и галстук из таинственного китайского материала. Можно ли вообще произвести настолько тонкий ПВХ, чтобы его можно было завязать в узел?
— Зимой у вас должно было быть тяжко? — сочувственно произнес Шацкий.