Увязнуть в паутине
Шрифт:
«Моему шерифу. В».
Шацкий горько усмехнулся.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
суббота, 18 июня 2005 года
Санитарные службы всех стран Европейского Союза выводят из продажи все потребительские продукты, содержащие перец чили, куркуму и пальмовое масло. Они были заражены канцерогенными красителями. По результатам исследований можно сделать вывод, что россияне не замечают жестокой цензуры в государственных средствах массовой информации. Врачи на конференции в Торуни признали, что польки менее сексуально активны, чем немуи или француженки. Вот уже тридцать процентов женщин страдает от фригидности. Команда IPN победила в стрелковых соревнованиях сотрудников
139
Анджей Збигнев Леппер (польск. Andrzej Zbigniew Lepper, Стовенцино, Поморское воеводство — 5 августа 2011, Варшава) — польский политик, лидер партии Самооборона Республики Польша, бывший вице-спикер Сейма, заместитель премьер-министра и министр сельского хозяйства Польши с мая по сентябрь 2006 и с октября 2006 по июль 2007 года. Занял третье место во время первого тура президентских выборов в 2005 г… Получил известность благодаря организованным им скандальным акциям гражданского неповиновения и радикальным высказываниям в адрес своих оппонентов.
Марек Белька (польск. Marek Belka, родился 9 января 1952, Лодзь) — польский экономист и государственный деятель. Премьер-министр Польши в 2004–2005 гг.
Лешек Бальцерович (польск. Leszek Balcerowicz; 19 января 1947 года в Липно) — польский экономист и политик, представитель монетаризма. Организатор и идейный вдохновитель польских экономических реформ (так называемой «шоковой терапии» или «Плана Бальцеровича») — ускоренного перехода страны с плановой экономикой в страну с рыночным хозяйством. В настоящее время — консультант президента Украины.
140
ONR — Ob'oz Narodowo-Radykalny = Национал-Радикальный Лагерь (по названию сразу все становится ясно).
1
То, каким образом Шацкому удалось пережить пятницу, даже для него оставалось загадкой. Он проснулся — а точнее, его разбудили — с головной болью и температурой чуть ли не тридцать девять градусов. Когда он сполз с кровати, чтобы вырвать, то по дороге в туалет чуть не потерял сознание, пришлось усесться на полу в прихожей, чтобы исчезли черные пята перед глазами. Он позвонил на работу, что будет позднее, принял две таблетки аспирина и вернулся в кровать, где — вот в этом был уверен — не уснул, а просто провалился.
Проснулся Теодор в два часа дня, принял душ и поехал в прокуратуру. Во время подъема на свой третий этаж ему пришлось останавливаться каждые несколько ступенек, чтобы отдышаться. Сам он себе объяснял, что с ним ничего не случилось, что это реакция организма на концентрированную порцию эмоций, которую обычно получаешь в течение нескольких лет — и никак не одних суток. Но после того лучше он себя никак не почувствовал.
Только лишь усевшись за столом, он включил мобилку. Проигнорировал эсэмэски от Моники и прослушал сообщения от Олега, который уже несколько раз записывал их на голосовую почту; каждый раз все более сердито, в последний раз он уже чуть ли не орал, что если Шацкий немедленно не ответит, он объявит его в розыск.
Шацкий позвонил полицейскому и узнал то, о чем подозревал еще со времени визита у капитана Мамцажа. То есть, теоретически он и не должен был испытывать чувство, будто все это застало его врасплох, тем не менее, по спине пробежал холодок. Всегда, когда правда о преступлении делалась явной, Шацкий чувствовал не удовлетворение, но тошнотворную печаль. В очередной раз оказывалось, что людское существо погибло не случайно. Что чьи-то воспоминания и надежды погасли в то краткое мгновение, которое было нужно острому концу вертела, чтобы продырявить глаз и пробить тонкую в этом месте кость черепа. Можно ли что-то почувствовать в такой момент? Долго ли еще сохраняется сознание? Врачи говорят: умер мгновенно. Но вот только кто это может на самом деле знать? Что сам бы он почувствовал, если бы гэбистский сукин сын потянул вчера за спусковой крючок?
Шацкий отогнал от себя мысль, вызвавшую, что его дыхание вновь сделалось неглубоким, быстро записал на листке перечень дел, которые следовало устроить, и позвонил Кузнецову, чтобы тот приготовил место, необходимое для проведения процессуального эксперимента. После того он поочередно связался с Цезарием Рудским, Эузебиушем Каимом, Ханной Квятковской, Барбарой Ярчик и Ядвигой Теляк. На сей раз все пошло легко.
Все приняли звонок. Вот интересно, если что не идет, то не идет ничего, а если начинает складываться — то неожиданно все нам способствует.
— Дай Боже, чтобы это оказалось правдой, — произнес Шацкий вслух, нервно перебирая пальцами. — Дай Бог.
Он лаконично отчитался перед своей начальницей в том, что собирается сделать, ничего не упоминая о событиях предыдущего дня и не ожидая, пока ее изумление переродится в ярость, и вышел на заранее договоренную встречу с Еремияшем Врубелем. К котоподобному докторишке у него еще оставалось несколько вопросов.
Шацкий играл ва-банк. Если все пройдет, до вторника следствие будет закрыто. Если нет — придется отложить его на полку. Понятное дело, что иным путем было бы выслеживание «ОДЕСБЫ», но вот этого, к сожалению, он сделать не мог.
И снова его потянуло на рвоту.
2
Но то было вчера. Сейчас же близилось одиннадцать утра субботы. Шацкий сидел в ситроене, припаркованном под домом культуры на Лазенковской, и пытался понять, почему так часто включается насос, регулирующий давление гидравлической жидкости в системе кровообращения его французского чудища. После отключения радио, регулярные сосательные звуки, повторяющиеся каждые несколько секунд, были по-настоящему раздражающими. И прокурор выключил мотор, чтобы только не слышать рвущие нервы звуки.
То был один из тех мокрых летних дней, когда сырость, вместо того, чтобы спадать с неба, вздымается в воздухе, ослепляя все и вся. Мир за окнами ситроена был затуманенным и нерезким; стекающие время от времени по стеклу капли только сильнее нарушали его структуру. Теодор Шацкий вздохнул, взял зонтик и очень осторожно вышел из автомобиля, стараясь не загрязнить светло-серых брюк. Лавируя между лужами, он прошел через улицу, остановился под кирпичной химерой костёла и — изумляя самого себя — перекрестился. Давным-давно, еще будучи ребенком, Теодор имел привычку, вынесенную еще из родительского дома — он крестился всякий раз, когда проходил мимо церковного здания. В период дозревания он начал стыдиться этой — как ему казалось — нахальной религиозной манифестации, и лишь временами ему вспоминался тот детский навык, когда проходил мимо католического святилища. Почему именно сейчас он не был в состоянии удержаться? Он понятия не имел.
Из-под зонтика он наблюдал за уродливым, мрачным зданием. Да будет проклят этот костёл, Хенрик Теляк и убийство, вызвавшие то, что его жизнь уже никогда не будет тем, что было раньше. Он желал как можно скорее забыть об этом деле, и не важно, каким будет результат. Я становлюсь похожим на других, терпко подумал он. Еще пара минут, и я буду сидеть за столом, с тоской глядя на часы и размышляя над тем, заметит ли кто-то, если я смоюсь без четверти четыре.
— Предъявите документы, — загремел у самого уха голос Кузнецова.
— Вали, — буркнул Шацкий в ответ. У него не было желания шутить.
Вместе они вошли в здание при костёле, через тот же самый вход, что почти что две недели назад, когда в небольшом зале дл обучения катехизису на полу лежал труп Хенрика Теляка, а серо-вишневое пятно у него на щеке напоминало Шацкому болид Формулы I. На сей раз зал был пустым, не считая нескольких стульев и ксёндза Мечислава Пачка, лицо которого в синем свете ламп дневного света казалось еще более мягким, чем в прошлый раз.