Уйти или остаться?
Шрифт:
– Несколько лет назад прочитал в «Нью-Йорк Таймс» любопытную статью. Её автор, малоизвестная писательница была настроена весьма скептически по отношению к кино, даже использовала термин «вырождающееся искусство». Всё потому, что коммерческое кино избрало стратегию конвейерного производства вторичных продуктов, комбинирования готовых ходов и приёмов в надежде на повторение былых успехов. Признаться, мне эта точка зрения весьма близка.
Судя по всему, Софья Никодимовна не решилась возразить супругу, а вот Лиза словно бы с шашкой наголо пошла в атаку:
– Да как так можно?
– Ну, это уж чересчур, дорогая, – попыталась урезонить Лизу Софья Никодимовна. – Нельзя же принимать так близко к сердцу всё, о чём мы тут говорим. Это всего лишь пустая болтовня, надо же как-то время скоротать.
Матвей Гаврилович насупился – видимо, не ожидал таких слов от своей супруги. Чтобы сгладить возникшую неловкость, я попытался опровергнуть мнение автора статьи.
– На мой взгляд, причина упадка кино совсем не в том, что идёт естественный процесс его вырождения как искусства. Скорее уж, признаки вырождения присутствуют у тех, кто превратил кинематографию в средство для наживы – желание получить максимальную прибыль заставит воротил киноиндустрии пойти на любые ухищрения, не задумываясь, к чему это может привести. Ну а результат таких действий предсказуем – следом за вырождением кино наступает время вырождения зрителей. Воспитанные на нынешних фильмах они постепенно превращаются в узколобых исполнителей чужой воли – словно бы по свистку бегут покупать новый айфон, смотреть очередную серию про Бэтмена или голосовать за навязываемого им кандидата в президенты.
Тут Лиза снова возбудилась:
– Это я, что ли, узколобая?
Пришлось оправдываться:
– Лизон, у тебя симпатичный лоб вполне приемлемых размеров. Возможно, даже шире, чем у меня.
– Издеваешься? Ты же носишь кепку шестьдесят первого размера, да и та еле налезает!
Теперь уже Матвей Гаврилович пришёл на помощь:
– По-моему, вы несколько сгущаете краски, Влад, хотя доли истины в ваших словах есть. Но не всё так плохо. К счастью, современная живопись и музыка не могут принести доход, сравнимый с тем, что даёт кино. К примеру, киноиндустрия США зарабатывает около ста миллиардов долларов в год, а звукозаписывающая индустрия в восемь раз меньше. Поэтому ещё сохраняется надежда на то, что музыка избежит участи кино, а человечеству не угрожает глобальное одурение. Кстати, какие у вас в музыке приоритеты?
– Мне нравится американский джаз.
– Не вполне патриотично. А вы, Лиза?
– Я без ума от Шамана!
– Это ещё кто такой?
– Да Ярослав Дронов. Разве бы не знаете?
– Видите ли, мы с Софой предпочитаем классическую музыку. Первый концерт Чайковского, ну и всё такое…
Софья Никодимовна поспешила уточнить:
– У меня эта привязанность возникла в тот год, когда в Москву приехал Ван Клиберн… А ещё балет. Мы с Осей регулярно ходим в Большой, не пропустили ни одной премьеры.
В общем, неплохо посидели. А когда чаепитие подошло к концу, и мы с Лизой собирались покинуть гостеприимную квартиру, Матвей Гаврилович улучил минутку и торопливо прошептал, чуть ли не присосавшись к моему уху:
– Скажу вам по секрету, что от классической музыки меня мутит. Ну а балет… Эти пляски и прыжки под музыку никогда меня не возбуждали, скорее уж наоборот. Но разве можно отказать дорогой супруге, которая в это зрелище буквально влюблена?
Ну вот и я предпочёл бы пригласить Лизу в ресторан, нежели таскаться по театрам. А пока поднимались на свой этаж, пришёл к такому выводу: «Разнообразие музыкальных вкусов можно вроде бы приветствовать, но, если свои пристрастия вынужден скрывать, есть риск получить нервное расстройство». Когда пришли домой, так и заявил:
– Лизон, больше я в кино с тобой не пойду. И в театр тоже. Хватит всего этого с меня!
Она сразу в слёзы:
– Ты меня бросаешь?
– То есть как?
– Одинокая женщина в зрительном зале… Да у таких на лице написано, что муж ушёл к другой.
А я опять недоумеваю:
– Но если у мужа иное мировосприятие?
– Тогда не надо было заводить семью!
Положим, я ничего не заводил – если живём вместе, это не значит, что до смертного одра. Заранее никто знает, как оно получится. Вот и теперь есть ощущение, что у нас это долго не продлится, и не потому, что я закоренелый волокита, донжуан. Да нет, просто я уже не выдержу. Поэтому и сказал:
– Или я, или дебильное кино!
В общем, собрал вещи и ушёл. Возможно, поспешил… Или совсем наоборот – надо было это сделать ещё раньше.
Теперь вот сижу у телевизора в своей однокомнатной квартире, смотрю футбол, и нет никаких причин, чтобы напяливать дублёнку и тащиться в непроглядной тьме в кинотеатр в надежде насладиться очередным шедевром кинопроходимцев.
И вдруг из кухни раздался странный звук, словно бы лампочка лопнула или, не дай бог, сломался холодильник – давно пора его сменить, но всё руки до доходят.
Бегу на кухню и что же вижу… Голый, небритый мужичонка весьма непрезентабельного вида сидит на краю обеденного стола, болтая коротенькими ножками и покачивая непропорционально большой кудрявой головой. В чёрных волосах застряло несколько витков древесной стружки, которой обычно прокладывают легко бьющийся фарфор при транспортировке, а на бедре отпечатался знак опрокинутой рюмки и полустёртая надпись «Не кантовать!».
– Не узнаёшь? Странно, прежде не раз ко мне за поддержкой обращался, неужто не припоминаешь? – гадливо ухмылялся коротышка, почёсывая пухленький живот. – Я же твоё «второе я»!
– Ты на меня совершенно не похож…
– А с какой такой стати ты нас сравниваешь? Будь мы единоутробными братьями-близнецами, ещё куда ни шло. Вот ведь моду взяли! Что ни клиент, то сам себе «второе я» по собственному образу и подобию подбирает. И чтобы по росту подходил, и даже по образованию. А не проще ли попросту взять, да и клонировать себя? Тогда ведь никаких тебе поводов для беспокойствия не будет: «сегодня ты, а завтра я». А, в сущности, какая разница? – мужичонка мечтательно закатил глаза: – Сегодня я второй, а завтра буду прямо-таки на твоём диване обретаться. Кто был ничем, тот… ну, дальше ты и сам догадываешься.