Уйти от погони, или Повелитель снов
Шрифт:
Потому, наверное, по дороге до Парижа думала я много о герцогине де Шеврез, которую д'Эберли назвал просто госпожой, решая про себя кого же из мушкетеров предпочесть: д'Атоса или д'Эберли?
Прибыв в город, я велела кучеру (это был тот самый малый, что ждал меня возле трактира, в котором я встретилась с понравившимися мне мужчинами) найти нам с Юлией квартиру в доме, расположенном неподалеку от Лувра.
– Так, чтобы комнат было штук пять-восемь, а лучше десять, – объяснила ему. – Чтобы не на первом эта же и не под самой крышей. То есть лучше всего этаж второй, от силы третий. А если кто будет противиться – вели хозяину дома, чтобы выгнал. Я заплачу пятикратно за выгнанного. Ясно, что сказано?
Кучер
Отправив кучера и Юлию с поручением найти квартиру мне, сама направилась пешком к Лувру, чтобы встретиться с кем-нибудь из дворцовой стражи, поговорить о новых порядках и вообще оглядеться в новом Париже.
Охраняли дворец, как всегда, бестолково. Дважды без всяких ухищрений я входила в сад и дважды выходила. Наконец, увидела офицера с относительно честной физиономией. Так как Лувр совсем не изменился, спросила у него адрес герцогини де Шеврез.
– Госпожа де Шеврез, – повторил за мной офицер. – Кто не знает ее дома? Все знают ее дом. В Париже нет человека, который не знает ее адреса.
– Есть, – оборвала я болтуна. – Это я.
– И вы не знаете дома госпожи де Шеврез? – удивился он. – Все красивые женщины Парижа бывают в доме госпожи де Шеврез.
И потянул потную ладонь к моей груди.
Но мадам де Шеврез сообщила по секрету любовнику короля камердинеру Ле Шене, что кардинал во время своей поездки в Рим подхватил «итальянскую болезнь» – и начались семейные сцены, свары, взаимные обиды, упреки.
В результате, врачи признаков страшного заболевания у всех этих особ не нашли, зато обнаружили, что в Лувре развелось множество тараканов.
Король сделал внушение жене, заявив, что это в ее приданном, привезенном из Вены, были привезены эти насекомые.
Королева обиделась – и написала письмо брату своему, ставшему императором Австрии, что Франция готовится к войне с южным соседом и тайно помогает голландским Штатам в борьбе их с Испанией.
Письмо было отобрано у гонца королевы людьми кардинала – и попало на глаза королю. У того появилась возможность свести счеты с женой и казнить ее за измену государственную.
Но по-прежнему влюбленный в королеву кардинал Ришелье умолил Луи простить засранку – и дело замяли.
А герцогине де Шеврез было отказано в праве посещать Лувр и бывать на приемах, где ожидается присутствие высочайших особ. Но главным наказанием было признано обязательство всех подданных их величеств называть герцогиню просто госпожой, без упоминания титула, хотя последний у нее отнят не был.
Что стала делать госпожа де Шеврез? Разумеется, плести интриги.
– При этом она даже давать не может, как следует! – рассказывала мне маркиза Сен-Си, полыхая лицом от праведного гнева. – То притворяется, лежа под мужчиной, что визжит от страсти, а то валяется пень-колодой. Ибо когда визжит она, мужчина сразу замечает, что фальшивит. Все говорят, что госпожа де Шеврез, по сути, и не женщина вовсе, а мужчина в юбке…
Я улыбалась, слушая маркизу. Муж ее в одну из своих редких поездок в Париж был приглашен госпожой де Шеврез (тогда еще герцогиней) в гости, и был опробован ею в постели. Расстались оба разочарованными.
– Ей надо мучить мужчину – тогда в ней появляется азарт, – рассказывал маркиз Сен-Си мне перед сном и после любовных утех во славу бога Эроса. – А принадлежать мужчине она не может. Я ж – наоборот: не терплю, когда в постели баба берет надо мною верх. Бью сразу по морде.
Отец моей Анжелики был именно таков, в этом заявлении ни капли не лукавил. Он и меня брал так, что я оказывалась в беспамятстве даже в те ночи, когда вроде бы и не хотела любви, валилась в постель усталая и просила маркиза не трогать меня. Но лишь возражать бывало начну – как он, словно тигр, набрасывался на меня, ласкал до умопомрачения – и сознание мое тут же уплывало, тело расслаблялось, я полностью оказывалась в его власти… Да, маркиз Сен-Си умел любить, умел дарить свою любовь и брать от женщины все, без остатка…
А госпоже де Шеврез не везло, должно быть, не с любовниками, а со своим отношением к ним. Она и любить, должно быть, никого никогда не любила.
Дедушку ее мужа я знавала, как конюшенного при дворе короля Анри. Красивый был мужчина, статный, белозубый, улыбка так и не сходила с его лица, когда он смотрел на женщин. На любых: на красавиц и уродин, на старых и молодых. Казалось, он каждую готов потребить – и не насытиться до конца.
Завалила я его прямо в сено, уложенное под навес от ненастья на краю луга Фонтенбло. Заставила герцога высосать меня всю. Ртом. Из моей мохнатой пещерки.
Ибо фаллос ему откусила собственная жена в порыве страсти, оставив на нужном дамам месте лишь маленький пенечек и великолепных размеров мошонку с огромными яичками.
Зато языком он владел так, что я трижды проваливалась в бездну рая, пока не застонал от удовольствия и он, окропив лицо мое горячим, словно кипяченые сливки, семенем.
О старом герцоге и его любовных утехах, известных в мое время всем знатным дамам королевства, ибо познать хотя бы разочек столь экстравагантный пенечек желала каждая, я вспоминала по дороге от Лувра до дома госпожи де Шеврез. Шла по Парижу пешком, словно простолюдинка, разглядывала знакомые здания, удивляясь, как мало изменился город за тридцать лет, не обращая внимания на пялящихся на меня горожан. Кто-то пытался поприставать ко мне, сказать нечто, что по его мнению, могло привлечь мое внимание, – но всегда глупость, конечно, потому я даже головы не поворачивала в сторону таких. То есть все здесь было, как всегда, зачуханный, самодовольный Париж жил своей похабной жизнью, пялился на красивую женщину, которых здесь, по правде сказать, можно по пальцам пересчитать, да и то одной руки хватит, а в остальном оставался самым непримечательным лабиринтом грязных и плохо замощенных улиц с кривобокими полуслепыми домами.
Когда же я, дойдя до нужного мне перекрестка, увидела аляповато раскрашенный сине-желтый особняк с лепными львами по фронтону и со сбитыми остатками герба между их лапами, то поняла, что до жилища госпожи де Шеврез наконец-то дошла.
Ибо дом сей начал строить в мое еще время дедушка ее отца, обожавший эти самые цвета: синий и желтый. Он говорил мне, что синими он видит мужчин, желтыми – женщин, что от смеси этих цветов рождается зеленый – цвет жизни. А еще он любил цвет красный, ибо кровь, по его мнению, лежит в начале всех начал. И даже пытался развить какую-то философскую концепцию о роли цвета в жизни человека. И я, помнится, чтобы заткнуть его, и возлегла на его рот своей вагиной. Ибо язык его был предназначен не для мудрствований, а для удовлетворения самой главной женской страсти…
Герцогиня приняла меня сразу, едва только получила от гувернантки сообщение о том, что в прихожей дожидается неописуемой красоты дама, представившаяся графиней Аламанти. Госпожа де Шеврез выскочила из покоев, бегом пронеслась вниз по лестнице и, схватив меня за руку, буквально потащила в свои апартаменты, оказавшиеся довольно просторными, полными раззолоченного дерева мебели, тяжелых драпировок, бронзовых подсвечников и люстр, букового паркета и прочего мусора, выставляемого богатыми людьми Франции гостям для обозрения – и только. Жить в таких комнатах невозможно, спать на узких диванах с гнутыми тонкими ножками тем более. А уж обедать за их круглыми, покрытыми перламутром столами, сидя прямо, словно проглотила длинную палку, в таких домах истинное мучение. Мы с Анри занимались любовью и ели, как правило, прямо на полу, на коврах.