Узаконенная жестокость
Шрифт:
Наверное, наибольшее влияние на современные восприятия жестокости в средние века оказала знаменитая книга нидерландского историка и философа Йохана Хёйзинги «Осень Средневековья»/The Waning of the Middle Ages (1919 г.). В первой главе Хёйзинга рисует красочную, но кровавую картину жизни в Позднем Средневековье. Европа прокаженных, калек и нищих; процессии флагеллантов и публичные казни, сопровождаемые пышными церемониями и фанфарами. Эти экзекуции были сродни захватывающим спектаклям. Для самых жутких преступлений законники изобретали изощренные и не менее жестокие виды наказаний.
Причитающееся наказание целиком и полностью определял суд. Например, поджигателя могли приговорить к сожжению заживо. Однако существовала возможность смягчить суровость приговора за счет человеческих эмоций. Последнее слово осужденного могло разжалобить до слез толпу, собравшуюся для созерцания казни. Одна из жертв бургинь-онского террора в Париже в 1411 г. во время казни попросила палача обняться с ним, и свидетелями этой мольбы стали «толпы народу, и почти все плакали слезами жгучими». Хёйзинга объясняет, каким образом преступление становилось «угрозой
– Прим. перев.), чтобы потом прилюдно четвертовать или казнить на глазах у обезумевшей толпы. Например, в 1427 году в Париже, во время казни через повешение, к жертве с пылкой речью обратился высокопоставленный вельможа, который не только помешал осужденному исповедаться перед священником, но и, доведя самого себя до исступления, в порыве праведного гнева бросился сначала на преступника, а потом и на палача. Палач, сбитый с толку и раздосадованный случившимся, выполнил свою работу небрежно: веревка оборвалась, и осужденный упал, сломав себе ногу и несколько ребер. Потом беднягу все равно заставили взобраться на эшафот, чтобы привести приговор в исполнение.
Хёйзинга говорит о том, что общество эпохи Позднего Средневековья отошло от предыдущих идеалов, воспеваемых в золотой век рыцарства, особенно это касалось справедливости и милости -понятий, неясно маячивших в сознании средневекового человека. Вполне корректно описывая жестокость средневековой жизни, Хёйзинга ошибочно считает это феноменом Позднего Средневековья. Как продемонстрирует читателю данная книга, золотого века рыцарства никогда и в помине не было. И общество Раннего Средневековья вовсе не отличалось сколько-нибудь более мягким характером. Охватив всю эпоху целиком, различные периоды и различные территории, мы сможем увидеть проявление жестокости в большей или меньшей степени, но не сможем разглядеть никаких признаков «золотого века» или чего-нибудь такого, что на него указывало бы. Показателен один зловещий эпизод конца VI века, описанный автором «Истории франков» Григорием Турским. Он касается вражды Си-хара и Австригизеля. Во время ночной пьяной оргии был убит слуга священника. Поскольку священник оказался другом Сихара, то Сихар и его люди схватились за оружие, чтобы отомстить обидчику, однако сторонники Австригизеля их одолели. Пострадавший в стычке Сихар спасся бегством, бросив раненых слуг в доме священника, где их перебили люди Австригизеля. Потом победители разграбили дом. Позднее Сихар силой вернул награбленное, убив не только некоего Авнона, в доме которого оно было сложено, но и его сына, брата Эберульфа и нескольких рабов. Другой сын Авнона, Храмнезинд, поклялся отомстить за смерть близких и отказался последовать совету епископа Григория, убеждавшего его помириться с обидчиком. В разыгравшейся междоусобице пострадали оба семейства: с обеих сторон были убитые, раненые и покалеченные, пожары уничтожили дома и постройки. Наконец, с течением времени оба семейства смогли договориться о прекращении вражды, и война между ними закончилась. Семьи помирились и возобновили традицию проводить совместные пиры, с обилием еды и питья. Однажды Сихар, изрядно выпив вина, неловко заметил, что Храмнезинду следовало бы поблагодарить его за истребление родственников, поскольку, унаследовав от них все имущество, он стал богачом.
За столь вопиющее кощунство Сихар тут же получил от Храмнезинда страшный удар топором по голове. Тело врага Храмнезинд повесил на столбе у своего дома.
Подобные междоусобицы потом несколько поутихли, однако возобновились с новой силой после нашествия «черной смерти» (чумы). Это был период, когда сильная власть стремилась пресекать любые попытки принизить ее контролирующий статус. Но это вовсе не означало какого-либо снижения местной или судебной жестокости. Для всех элементов общества того времени была важна разница между законной и незаконной жестокостью и необходимость для первой всячески пресекать последнюю. Ожидалось, что власти предержащие будут проявлять жестокость при отстаивании заведенного порядка и общественной стабильности. Это была разрешенная, узаконенная самим обществом жестокость. Сельские жители взывали к добрым чувствам шайки разбойников, умоляли пощадить их дома и скарб; но еще больше их устроило бы, если бы власти перевешали бандитов, чтобы другим «джентльменам удачи» не повадно было и чтобы предотвратить ущерб от данной кучки грабителей.
Средневековое общество часто рассматривается в аспекте «богоустановленной триады»: bellatores, oratores, laboratories (лат.) - рыцарство (воюющие), духовенство (молящиеся) и пахари (трудящиеся). К последним обычно причисляют крестьянство, но фактически этот слой охватывает средний класс и торговцев. При изучении средневековой жестокости у нас есть причины ссылаться на каждый из слоев: воины использовали образ короля, политический контроль, обычаи и методы ведения войны; церковь через свое мнение, правила и обычаи пыталась ограничить жестокость и насилие; а трудящиеся испытывали на себе все тяготы и лишения жизни, наполненной жестокостью и насилием.
Наглядная жестокость в качестве предостережения и угрозы в эпоху Средневековья была распространена повсеместно. В классическом труде Барбары Тачман «Отдаленное зеркало: гибельный четырнадцатый век»/А Distant Mirror: The Calamitous Fourteenth Century (1978) мы находим жуткие, омерзительные картины того времени:
Пытки и наказания гражданского правосудия включали в свой богатый арсенал отрубание рук и отрезание ушей, истязания, поджаривание, сдирание кожи, раздирание человеческих тел на части. В повседневной жизни прохожие могли запросто увидеть порку преступника узловатой веревкой или осужденного, который сидит, закованный в кандалы. На улицах стояли виселицы с трупами, а на городских стенах были выставлены колья с отрубленными головами и четвертованными телами казненных. В каждой церкви можно было увидеть изображения святых, претерпевающих ужасающие, бесчеловечные мучения - их тела были утыканы стрелами, пронзены копьями, их жгли на кострах; женщинам, помимо прочего, отрезали груди. И повсюду ручьями, реками лилась кровь...
Увеселения и забавы того времени тоже были довольно суровыми. Иногда, как и в наши дни, проводились какие-нибудь спортивные состязания. В начале XIII века Роджер Вендоверский3 сообщает о состязании по борьбе, вылившемся в массовые беспорядки, в результате которых пострадали окрестные дома и имущество. Зачинщика казнили, а пособникам отрубили руки и ноги. По современным меркам, это было общество «нулевой терпимости», т. е. нетерпимости к чему-либо. Жестокость являлась вполне недвусмысленной целью любого увеселения. Даже футбол возник как кэмпбол (от англ. camp -лагерь), при этом лагерь являл собой поле битвы -вполне пригодный термин для первых весьма агрессивных коллективных игр. Но еще более вопиющими были забавы с животными. Одна из таких игр представляла собой погоню за свиньей мужчин, вооруженных дубинками; цель заключалась в том, чтобы забить бедное животное до смерти. А вот пример другой, еще более изощренной забавы: живую кошку приколачивали гвоздями к столбу, а потом по очереди ударами головой забивали до смерти. Какими бы жестокими и бесчеловечными ни были такие развлечения, они ненамного отличаются от праздничных массовых увеселений, существовавших в той же Испании по меньшей мере до конца XX столетия. Как мы убедимся позже, между игрой и наказанием была весьма тесная взаимосвязь.
Литература тех лет одной из своих центральных тем тоже выбирает жестокость. Рыцарские романы пестрят описаниями кровавых тел, разрубленных от головы до седла; не менее жуткие картины рисуют и нравственные повести. В одном из таких нравоучительных произведений рассказывается, как женщина влюбилась в монаха и сбежала с ним из дома. Вот ее настигают разгневанные братья. Монаха тут же кастрируют, швыряют отрезанные гениталии сестре прямо в лицо, после чего заставляют съесть их. Потом ее вместе с любовником топят в реке. Но как бы мерзко это ни звучало, реальное наказание могло оказаться не менее жестоким! В голове сразу возникают образы Абеляра и Элоизы. Если рассуждать критически, эти эпизоды вполне сходны с чудовищной казнью Хью Деспенсера-младшего* в 1326 году: подвергнутый кастрации, корчась от боли, он вынужден был наблюдать, как его отрезанные гениталии бросили в костер; потом его окончательно умертвили. Такие садистские формы экзекуции предусматривались для преступлений на почве содомии. Интересно отметить, что в то время Португалия придерживалась более либеральных взглядов на гомосексуалистов. В этой стране наказанием служила не смерть на виселице, а пожизненная служба у эшафотов.
При малом числе тюрем и отсутствии полиции жестокое наказание считалось неоценимым средством устрашения преступников; чем более злостное совершалось преступление, тем более жестокое следовало наказание. Границы ветхозаветной заповеди «око за око» явно переступались. Смертная казнь за относительно безобидные преступления была вполне нормальным явлением. Например, во Франции фальшивомонетчиков могли заживо сварить в котле. Крайне жестоко карались политические преступления, особенно те из них, которые были связаны с изменой. К XIII веку в Англии за измену полагалось потрошение, повешение, четвертование или, например, сожжение на костре.
| Казнь Хью Деспенсера |
Там, где светские власти оказывались неспособными отыскать и должным образом покарать преступника, вмешивались высшие силы. Средневековые хроники всегда полны историй о божественной каре за человеческие прегрешения. Люди собственным аморальным поведением, упорством в грехе и апатией обрекали себя на войны, голод, мор и всяческие бедствия. Чаще всего божья кара обрушивалась на тех, кто каким-то образом осквернил церковь и совершил богохульство. Так, аббат Сугерий4 с 1119 г. повествует о судьбе некоего Ангеррана де Шомона, разорившего ряд земель, принадлежащих Собору Богоматери в Руанской епархии в Нормандии. После свершения этих злодеяний Ангеррана поразила серьезная болезнь. Долгое время он мучился от «тяжких непрестанных болей во всем теле, которых, безусловно, заслуживал, но не в силах был вынести; он умер, слишком поздно осознаву что же было нужно Царице Небесной». Иногда божье вмешательство было мгновенным. В англонормандских источниках сообщается о воре-карман-нике, застигнутом на месте преступления Святым Экгвином, который схватил вора за руку, когда тот собирался вытащить кошелек, а потом сделал так, что эта рука усохла. Вполне заслуживающий доверия Роджер Вендоверский поведал поучительную историю о прачке, стиравшей по воскресеньям; за этот проступок Бог напустил на нее маленьких черных поросят, которые высосали у женщины всю кровь. Общество ожидало, что нарушителю справедливо воздастся по заслугам, будь то в миру или на небесах.