Узаконенная жестокость
Шрифт:
Французские источники в этом смысле не отличаются сколько-нибудь большим многословием. Так, монах из Сен-Дени отмечает, что Генрих обязан своей победой «особой милости Божьей», и тем самым он был использован как божественное орудие в подавлении высокомерных и надменных французов. В одном французском источнике описывается, как Генрих объяснил свою победу знатным пленникам через призму небесного вмешательства и нравственной добродетели: французам остается винить в своем поражении только самих себя, поскольку их гордыня была чрезмерной, а сами они погрязли в распутстве и грабежах. Другой источник истолковывает эту катастрофу в сходной манере: во Франции «достойные мужи говорили, что это Божья кара, и что Богу захотелось унять гордыню многих». Идея о том, что Господь руками Генриха наказал французов за их прегрешения, принималась весьма широко, следовательно, критика санкционированной английским королем резни на поле боя оказалась волей-неволей несколько приглушенной: никто не осмелился бы спорить с Господом. Здесь в чистом виде просматривался принцип - «право на стороне сильного».
Историки, как правило, сходятся в том, что Генрих как набожный человек твердо верил, что выполняет Божью волю. Когда он вернулся к себе на родину, в Англию, то триумфальную процессию восторженно встречали огромные
Религиозный аспект был полезен как для победителей, так и для побежденных. Что касается последних, то монарх мог реабилитировать себя, возложив вину на грехи своего народа и знати. Подобным же образом подданные могли обнаружить нравственные изъяны в персоне своего господина. И в том, и в другом случае Божья воля предотвращала вину на почве военной или политической несостоятельности, которую было исправить намного труднее: куда проще быстрая исповедь и покаяние. Для победителей демонстрация практической мощи еще сильнее укреплялась проявлением мощи духовной. Тогда, как, впрочем, и сейчас, политический капитал строился на особых отношениях с высшими, небесными силами. Кто может встать у вас на пути, если очевидно, что на вашей стороне сам Бог? Восстать против Генриха было теперь равноценно восстанию против Господа. По наблюдению Анны Карри, Генрих в полной мере использовал дарованную ему милость Божью: «Победа была Божьей волей, и Генрих явился избранным воином Божьим. Его молитвы были услышаны. Его непреклонность, его желание убивать во имя Бога были вознаграждены».
Итак, Генрих сумел вывернуться из бойни под Азенкуром с незапятнанной репутацией. Напротив, его слава гремела повсюду. Убитые пленники, которые сдались на милость победителей, имели статус невоюющих и, тем самым, согласно обычаям того времени, этот статус гарантировал им безопасность. Генрих нарушил это соглашение самым вопиющим образом, истребив сотни, а возможно, и тысячи представителей французского рыцарства, своих же братьев-христиан, товарищей по оружию. Тем не менее он избежал осуждения: религиозная и практическая законность этой победы в сочетании с общепринятым признанием острой военной необходимости обеспечили Генриху определенный иммунитет. Ему не понадобилось оправдание совершенной жестокости, наоборот, он был провозглашен едва ли не самым великим из христианских монархов.
Несмотря на все это и невзирая на видимое единодушие средневековых источников, имеется провоцирующее указание на то, что эта резня, тем не менее, считалась постыдным или, по меньшей мере, неприятным, спорным актом. Почему же, в противном случае, большинство самых ранних английских источников, описывающих эти убийства, не удосуживаются возложить ответственность за приказ об экзекуции на короля? В «Деяниях Генриха V», в трудах Томаса Элмхема намеренно не упоминается королевский указ (хотя в одном из источников сообщается, как Генрих отправил к французам герольда с грозным посланием), в то время как французские источники упоминают имя короля в качестве стороны, издавшей такой указ. Можно оспорить, что, подобно Уолсингему (который вообще не ссылается на резню), те, кто игнорирует роль короля, считали инцидент малозначимым, неважным, и что позднее английские хронисты ухватились за этот эпизод из политических соображений, утвердившись в анти-ланкастерской (т. е. против Генриха) позиции в новой, йоркской, эпохе. Но из тех же соображений политические мотивы предполагали, в первую очередь, молчание. Тот факт, что хронисты более позднего времени почувствовали, что могут открыто говорить об этой резне, означал, что они усмотрели-таки в ней нечто криминальное. Хроники, такие как «Деяния Генриха V», собранные королевским капелланом (возможно, Джоном Стивенсом), составлялись таким образом, чтобы широко прославлять своих покровителей. «Деяния» были написаны с целью укрепить репутацию Генриха по всей Европе, ведь многие могли бы воспротивиться этому, недвусмысленно выявив его как убийцу высокородных пленников. Теперь уже никто не может точно сказать, сколько погибших было в этой битве, в том числе среди пленников. Многие явно завышенные цифры приходится отбрасывать. Точно так же, как английские источники преувеличивали размер французской армии, чтобы победа выглядела более весомой, так и французы преувеличивали размеры потерь. Французские потери могли оказаться выше пяти тысяч, но такое количество представляется слишком уж большим; источники указывают также, что англичане потеряли тридцать-сорок человек, что тоже едва ли внушает доверие. Все сходятся в том, что разница в потерях противоборствующих сторон была огромной (такое часто случалось во время решающих сражений). Уровень потерь при Азенкуре - одна из наиболее бросающихся в глаза особенностей битвы. Другой отличительной особенностью считается убийство большого числа пленников, за которых можно было бы получить выкуп, что, по мнению историков, является уникальным случаем. Но не так уж просто представить себе резню под Азенкуром как редкостное событие: такая характеристика едва ли укладывается в нормы жестокости средневековой войны.
Действия Генриха во время битвы не чужды его современникам: во Франции всего за месяц его правления (январь 1420 г.) англичане вырезали значительную часть арманьяков, которые отступали под гарантию неприкосновенности, в то время как Бастард Алансон истребил многочисленных английских пленников в Лa-Рошели. В 1373 году под Дервалем оба противника уничтожили своих пленников: ни один из полководцев не смог согласовать со своим визави условия сдачи. Французы, выжившие в кровавой бойне исторического сражения под Азенкуром (в том числе раненые воины, которых подбирали на следующий день после битвы), оказались счастливчиками, даже если жизнь им сохранили временно, поскольку отправили в Англию, где потом держали, чтобы получить выкуп либо предать смерти. Французский военачальник маршал Бусико умер в плену в 1421 году; герцога Орлеанского освободили из лондонского Тауэра только в 1440 году. Своей дурной славой Азенкур обязан ряду специфических аспектов: это была крупная и решающая битва; масштабы победы англичан и, соответственно, поражения французов оказались таковы, что все детали внимательно изучались историками. Культовый образ короля Генриха, еще более воспетый Шекспиром, способствовал дальнейшему распространению его славы по всей Европе, и, что самое главное, он хорошо представлен в летописях современников.
Победа под Азенкуром стала сенсационной и знаменитой, но при всем при том она не изменила почти ничего ни в геополитическом, ни в стратегическом отношении. Позднее королю Генриху пришлось снова вернуться во Францию, чтобы выполнить еще одну, даже более весомую задачу -завоевать Нормандию. Были достигнуты вполне осязаемые результаты, выразившиеся в количестве важных пленников и их совокупной финансовой ценности. Но еще важнее оказались неосязаемые итоги: потеря Францией - через гибель или пленение - большого числа лучших представителей рыцарской знати. Стабилизировалась политическая обстановка в самой Англии, на что Генрих изначально возлагал немалые надежды; укрепилась приукрашенная современниками репутация Генриха как первого воина-монарха и ведущего рыцаря. Безжалостный поступок Генриха под Азенкуром во многом способствовал упрочению его позиций. Вышеупомянутая резня стала не единичным инцидентом, а лишь одним из проявлений его сурового склада ума. Мы еще увидим его проявление во время осады Руана.
Таутон, 1461 и Тьюксбери, 1471
События под Азенкуром обнажают тонкую грань между военной необходимостью и спланированным массовым убийством; между абсолютной победой и хладнокровным истреблением захваченных в плен и побежденных воинов противоборствующей стороны. Солдаты, покидающие поля боя, как водится, бросали оружие и доспехи, чтобы облегчить бегство. Быстрота здесь выдвигалась на передний план еще и потому, что преследующий противник часто использовал конницу, чтобы настигнуть отступающих и добить их. Несмотря на явные признаки прекращения боевых действий - добровольное обезоруживание, снятие доспехов и паническое бегство с поля боя, - убегающий солдат все же считался вполне законной мишенью для убийства. Сдача в плен, на первый взгляд, гарантировала пленному жизнь, но при беспорядочном бегстве и сумбурном наступлении тем, кто сложил оружие, грозила смертельная опасность: преследующие могли ведь и не пожелать останавливаться и обременять себя процедурой пленения, которая позволила бы скрыться другим, в том числе и более высокородным воинам противника. Беспорядочное бегство всегда служило оправданием для достигнутой победы и связанных с ней обстоятельств. В таких случаях, в отличие от незавершенной на тот момент битвы под Азенкуром, захват пленных не дает какого-либо немедленного преимущества над противником. Преследование отступающего или бегущего противника - слишком азартное занятие: суматоха сражения и жажда крови означали, что многие солдаты продолжали убивать, и их мало что могло остановить. Временное затишье под Азенкуром дало время воюющим немного восстановить силы после психологического и физического кризиса в разгар сражения. Все это, с учетом того, что пленники уже были захвачены и собраны, делает резню еще более хладнокровной и бесчеловечной -ее нельзя сравнивать с истреблением побежденного врага во время беспорядочного бегства.
Эта тонкая грань недавно обнаружилась и в анализе битвы при Таутоне (1461), самом кровавом сражении на английской земле, которое завершилось постыдным бегством одной из сторон. Когда в середине 1990-х гг. представитель финансового учреждения попросил меня оценить проект археологических раскопок могильников этого сражения, я с радостью согласился, ожидая, что в результате могут быть получены весьма ценные находки. Все ожидания с лихвой оправдались, в итоге удалось издать интересную книгу и снять телевизионный фильм. Анализ скелетов из захоронений заставил предположить, что основная часть погибших лишилась жизни не во время беспорядочного отступления и бегства с поля брани, а в результате казни пленников уже после битвы. Эта битва стала решающим сражением первого этапа «войны Роз», она произошла 29 марта 1461 года на юге Йоркшира. В начале месяца 19-летний Эдуард Йоркский провозгласил себя королем Эдуардом IV. Он перенес театр военных действий на север, чтобы выступить против приверженцев ланкастерской династии, сойдясь с их войском в битве при Таутоне. Не существует надежных источников с детальными описаниями данного сражения, но из имеющихся источников ясно, что число участников сражения и, соответственно, потерь, очень велико. Последние, по некоторым данным, исчисляются в количестве двадцати восьми тысяч, но это, конечно же, сильное преувеличение -нижний уровень потерь оценивается современниками событий в размере девяти тысяч. Все сходятся во мнении, что эта битва оказалась на редкость кровавой, а в одном из источников проводится мысль о том, что «столь велико было побоище, что мертвые мешали сражаться живым».
Армии сошлись в условиях тяжелого, густого снегопада. Переменившийся ветер сокращал полет ланкастеровских стрел, в то время как стрелы йор-кистов летели дальше, и это, в конце концов, вынудило ланкастерцев идти в атаку (точно так же, как английские лучники в свое время спровоцировали атаку французов при Азенкуре). В последовавшей затем длительной рукопашной схватке йоркисты оказались на грани вытеснения с поля битвы, однако нехватка нужного подкрепления у ланкастерцев дала Эдуарду возможность бросить своих воинов в отчаянную контратаку и прорвать ряды противника. С этого момента ближний рукопашный бой превратился в одностороннюю резню. Те, кто смог, устремились в Йорк, чтобы укрыться за стенами города.