Уж на сковородке, или Слава богу, вынужден жить!
Шрифт:
– И не уговаривайте! Вы сами – то кто будете, гражданка, откуда? – спросил милицейским голосом. Потом помолчал и добавил, – И мне, это, Их жалко, вот.
Тут Старушка залилась не старушечьим смехом, затряслась просто от смеху, задрожала, стала расплываться в воздухе и растаяла вовсе, только эхо от смеха еще некоторое время раздавалось, но потом и оно исчезло. Мужчина вздохнул облегченно, почесал Собачку за ухом и пошел к дому, кивая на ходу другим Мужчинам с Собачками.
Высокохудожественная сказка про холодец из Эрмитажа
Художник Худов страдал инсталляциями. По ночам к нему шастала узкобедрая, узкогубая Муза и нашептывала ему творческие замыслы. С утра не выспавшийся Худов брался за работу, проклиная изощренные идеи Музы. Она, между тем, все слышала и на Худова злилась, но бросить его не могла, потому как, личностью была подневольной, обязанной служить, при ком поставили. Оставалось только мстить. Вдохновительница и мстила вдохновенно – такие идейки подкидывала, что вдохновляемый завывал нечеловеческим голосом. Соседи, люди тактичные, сострадательно покачивали головами, мол «муки творчества» и брались за беруши. Хотел Худов её прирезать потихоньку, все равно никто не узнал бы – Муза величина эфемерная – но та была настороже и являлась только во сне.
Однажды Худов перетаскал за день для очередной инсталляции двадцать крышек от канализационных колодцев общим весом около тонны и упал молча (завывать был не в силах) носом в диван. Тут его сознание расширилось, и он увидел сладостную свершившуюся месть так явно, что бодро сел и даже решительно встал с демонической улыбкой на остроносом лице. Наутро к подъезду подкатил грузовик, крепкие парни сгрузили крышки в кузов и дали Худову денег, на которые он купил краски, кисти, холст. У Узкой в тот день был выходной и когда она явилась на работу, было поздно – свершилось. Она совсем было скользнула тощим телом под жесткий Худовский бок, поближе к уху, но взгляд её задержался на новом предмете интерьера – мольберте. Девушку прошибло током, но не энергией творческой, а электричеством с выделением холодного человеческого пота: «Уволят к чертовой матери! Я же в станковой живописи, как свинья в апельсинах!». Художник, не тревожимый ночной гостьей, спал с младенческой улыбкой. Она же, напротив, металась как дневной Худов и даже стенала по-Худовски: «Сволочь! Зарезал все же, без ножа зарезал! На кусочки распластал! На кусочки…». И тут в её головке что-то мелькнуло, прояснилось, наконец, сложилось отчетливо. Она торжествующе глянула на своего несостоявшегося убийцу и привычным жестом откинула одеяло. Наутро, ничего не подозревающий, счастливый мастер кисти, движимый ночным вдохновением, взялся за работу. Сначала легко набросал обнаженные эрмитажные дамские плечи и груди в декольте и без них, потом нежные шеи с завиточками локонов у основания, милые розовые ушки, совершенные носики в профили и анфас, дуги бровей с кисточками и без, глаза от лучших портретистов, локотки и прочее-прочее. Когда прочее кончилось, искусник задался вопросом глобальным – что нового он скажет в искусстве. Он внимательно осмотрел свою работу и решил – все уже увековечено кем-то из живописцев, все части прелестного женского тела, а вот щиколотки – щиколотками никто не прославился. Но тут выяснилось, что и у Худова со щиколотками худо. Со всей остальной анатомией ему помогла академическая школа, здесь же она оказалась бессильна. Живописец в чем был, выскочил на улицу, заметался пожаром по бульвару в надежде рассмотреть дамские ноги, но, как назло, бульвар был пуст, только поземка змеилась по мостовой. Страдалец поджал голые пальцы в шлепанцах и уныло побрел к подъезду. На мгновение ему почудилась узкая голая лодыжка, но тут же исчезла. Художник тряхнул головой, отгоняя наваждение, и вернулся в квартиру. А зря не присмотрелся, может, по-другому бы все дальше вышло. Не наваждение то было, а старая знакомая. Она по такому случаю не отсыпалась после ночной, а следила за своим подопечным, хихикая в кулачок.
Ночью Муза маялась в холодном коридорчике – Худов не спал, а на глаза ему попадаться было опасно. Худов не спал, он остервенело листал альбомы с репродукциями и даже студенческие конспекты и зарисовки. Потом с воплем: «Не то! Не то!» – бросал бумаги на пол и кружил по комнате, как Бобик за хвостом. Пробовал рисовать свою мосластую ногу, в бешенстве замазывал сделанное и снова стелился метелицей по мастерской. Такого эффекта вдохновительница не ожидала и лихорадочно молилась всем знакомым Богам-покровителям, чтобы послали мастеру сон. Когда окно из чернильного стало серым он, наконец, забылся тревожным сном. Сотрудница Аполлона тихонько подкралась к спящему, положила руку на лоб и он увидел во сне её узкую, но изящную лодыжку. Тотчас пробудился так резко, что она едва успела исчезнуть. Бормоча себе под нос, почему-то: «Ах, Аполлон! Ах, Аполлон!», – он споро набросал лодыжки Музы и, повалившись на постель, мгновенно заснул, теперь уже спокойно и глубоко. Проснулся Худов от голосов в комнате, один из которых принадлежал его приятелю Толстову. «А, проснулся!» – заметил Толстов его приоткрытый глаз. – Что это, брат, ты тут натворил? Холодец какой-то эрмитажный. Носы, локти, шеи, уши, коленки и даже щиколотки. Щиколотки, надо заметить, удачнее всего вышли. На Пикассо не тянет, но для инсталляции новой эти кусочки человеческие сгодятся. Эй, Худов! Ты что, заснул снова?». Но Худов не спал, он даже не был в обмороке. После слов «инсталляция» и «кусочки» в мозгу его вспыхнула молнией мысль: «Обманула, провела!» – после чего он стремительно полетел по белому тоннелю навстречу свету. Муза мелькнула в самом его начале, но скорость была такая, что он не успел ухватиться за хитон. А дальше, как кинолента, промелькнула вся жизнь за один единственный миг последнего выдоха – и все. Все, художник Худов предстал перед высшим Творцом и это его личные дела.
Музу уволили без выходного пособия, как не соответствующую квалификации. Пришлось идти в натурщицы к студентам в художественную академию, а так как фигура у неё была плосковата, то такими заработками перебивалась она с хлеба на воду. По ночам, скучая по Худову, шептала в подушку: «Ну, зачем я его эти крышки от люков таскать надоумила?! Вдохновила…».
Сказка о старых привычках и новом везении
Было это во времена нашей советской родины. Не очень давно, но уже и не недавно. Пить было принято во всех социальных слоях, во всех местах, домах, предприятиях, заводах, фабриках, культурных учреждениях, руководящих органах. Пороком, проблемой, и чем там еще, пьянство не считалось – лишь бы на работу ходил, да, когда надо «Славу КПСС» повторял. Так и жили. Все. Массовая культура повального пьянства для виду порицалась, а на самом деле всячески попускалась и поощрялась даже, по вполне понятным причинам.
Так вот. Жил в те времена один Начальничек не то чтобы очень большой, но с большими возможностями. Вырос он на советской родине, потому, привычки имел соответственные. «Слава КПСС», как «Отче наш» всегда был готов отбарабанить, даже если ночью разбудить, даже смертельно пьяный. «Отче наш» про себя перед начальственной «головомойкой» тоже хорошо исполнял. Воровал талантливо, взятки брал артистически, руководил, благодаря партбилету, хорошо. В общем, был опытный, крепкий хозяйственник. По части пития опыт также имел немалый и здоровье подходящее. Подчиненные – народ тренированный, на совещание раньше одиннадцати не собирались – не безопасно, отданные после семнадцати распоряжения не выполняли – все равно забудет, да и распоряжения еще те. Коллектив дружный – к 17—00 портвейн был разлит, пельмени и сосиски поделены по авоськам, в 18 – 00 – все как штык, к семейному очагу продолжать начатое в 17, чтобы завтра дружно на трудовую вахту.
Так бы и дошли все спокойненько до заслуженной пенсии, а Начальничек до почетной, но… Нежданно – негаданно грянула Перестройка. Коллектив к этому событию оказался не готов, Начальничек же, на удивление, своими насквозь отравленными алкоголем мозгами, вовремя скумекал, что к чему и в новую НЕ плановую экономику стал вписываться. И все бы ничего, но новые хваткие ребята – партнеры его, не имели тренировки в его коллективе и в график не вписывались. Звонит ему в 17 – 00, ничего не подозревающий партнер, просит к завтрашнему утру бумажку важную навалять и подписать (а в том его часть дела и состояла, должность и старые партийные связи в нужное русло направить), он рапортует готовно – пьяно: «Всегда готов! Будет сделано!». Наивный молодой подельник в 9 утра за бумажкой прилетает, а не тут-то было. Опытная секретарша мягко советует ему не заходить, занят, мол, в 11 освободится. Но куда там, у того пальцы веером, в обратную сторону в дверь не проходят. Влетает в просторный кабинет и видит раздувшуюся, красную, хоть прикуривай, физию. В глазках, как у пекинеса, не выгулянного нерадивым хозяином, ни тени мысли, даже намека на то, что он его, компаньона, помнит, не то что семнадцатичасовые вчерашние договоренности. Бизнес-пацан безрезультатно камлает, как шаман над приболевшим чукчей, и вылетает с гортанным криком в приемную. Умная секретарша, стремится сохранить место, на котором можно работать, ласково, но крепко хватает его за полу малинового пиджака и уверенно предлагает забрать бумажки в 11. Парень обреченно кивает и, выдав на выдохе, воспоминания об интимных отношения с Начальничком и его матерью, соглашается. Ровно в 11, совершенно преобразившийся, опохмелившийся хозяин кабинета, вручает ошалевшему бизнес-партнеру нужные документы, выправленные в лучшем виде. Ничегошеньки юноша не понимает в старых правилах организации труда, простых, как режим работы вино-водочного магазина. Эх, новое неопытное поколение дельцов, у которых дым коромыслом от вершимых сделок и подделок! Но, наступив несколько раз на грабли, парень пристраивается к расписанию и «Наполеон» в пакете с пачками денежек передает только после подписания всех важных бумаг.
Так бы они и дошли спокойненько до максимального своего благополучия финансового, а Начальничек до новопартийного, но… Все-таки, новое время диктует новые отношения и привычки старые желательно менять и перестраивать из чистого самосохранения. Расслабился как-то бизнес-партнер юный, деньги, они притупляют чувство опасности, не учел привычек своего старшего подельника и подставил с нужными бумажками Серьезных ребят. Вытряхнули они его из шикарного малинового гардероба и пустили голым по широкой центральной улице в сибирскую стужу, хорошо никаких частей тела не лишили, а то и самой жизни. Добежал он до любовницы, облачился в запасной кардинальский пурпур и на большой скорости до ненадежного соратника догалопировал. А времени было 17—10. Ах, как пожалел молодец, что время после пяти, когда увидел маслянистые лужицы знакомых глазок: «Я ж тебя, ё… кобеля, трезвым, трезвым хотел пристрелить, чтобы ты весь мой ужас пережил, б… Бог ты мой!».
А Начальничку повезло, конечно, если бы было «до одиннадцати», неизвестно, от пули бы умер мгновенно-счастливо или от инфаркта долго-мучительно.
Рифмозависимость
Когда-то было принято ходить на службу в армию. Все так делали, а тех, кто не делал, даже неполноценными считали. В эти времена жил на свете славный юноша. Жил – не тужил, окончил математическую школу, учился в институте на инженера, стихи сочинял, песни пел под гитару. Парень, как видно, он был чувствительный, вот и влюбился страстно и вместо того, чтобы дальше зачеты успешно сдавать, перестал вовсе конспекты писать, а только серенады исполнял и стихи читал в комнате общежития предмету своей страсти. К концу семестра, не имеющие снисхождения к влюбленным студентам, ректор и проректор нашего Ариэля отчислили. И пошел он в весенний призыв охранять родину. Но это было еще полбеды.