Шрифт:
Боже, как я любил этот мультик в детстве! На даче мы с друзьями усаживались перед стареньким телевизором, мама угощала всех пирожками, которых, сколько ни ешь, всегда было мало, и смотрели его, весело комментируя происходившее на экране. Пока родители не выгоняли нас играть на улицу.
А там царило лето, жара и комары. Но это не мешало нам делать непродуваемые чёрные плащи из мусорных пакетов и «бороться» за справедливость, ломая палки о могучие стволы крапивы…
Детство, детство - беззаботное и безбашенное. Почему ты так быстро кончилось?
Звук
А смотреть — то, в общем, было не на что. Тело уже закрыли непромокаемой плёнкой, а больше ничего интересного не предвиделось. Полицейские быстро разогнали всех зевак, включая меня, убедившись, что ни одного свидетеля тут не найти… Знакомый следователь пожал мне скользкую от дождя руку:
— Тебя-то, журналюга, как сюда занесло? Неужели своим длинным носом почуял запах крови?
— Если бы, Семёныч. Я же в соседнем доме живу, с работы возвращался. Да ты знаешь. Жаль, опоздал - пока подбежал, ваши тут уже всё обнесли и даже не дали на камеру поснимать.
— Иди домой, Саш! Ничего здесь особенного нет - опять очередные бандитские разборки. Ты же вроде в модном журнале работаешь - девчонки, супермини и всё такое. Что тебе тут делать?
— Да уж, ты прав - ничего стоящего. Ладно, пора, мама заждалась. Заходи к нам в выходные, я дома буду, статью готовлю. Тоже мне, друг детства, почти год не виделись…
— Спасибо, правда, некогда, замотался. Ну, забегу как-нибудь, маме - привет! Когда жену в дом приведёшь? Ирина Петровна, наверное, уже заждалась внуков?
– он привычно засмеялся, зная, что это меня смутит и заставит побыстрее уйти от доставших вопросов. Ну да, мне - скоро тридцать, а я всё так никого и не нашёл. Удивительно для парня с горбом, верно? Задолбали, благодетели…
Я быстро возвращался к дому, чувствуя, как плотные ледяные струи затекают за воротник куртки и холодят спину, отскакивая от прижатых к ней тонких кожаных крыльев. Скользких как латекс. В детстве я стыдился уродливой выпуклой спины, над которой посмеивались ребята, обзывая меня горбуном и чудищем. Сколько я плакал у мамы на руках, уговаривая ее отвезти меня в больницу и навсегда отрезать проклятый довесок. А она почему-то улыбалась и говорила:
— Это не горб, Сашенька, это твоя сила зреет, потерпи пару лет, сам увидишь.
Я ей верил и мечтал, что там растут мои крылья, моё будущее. И она была права. Только ждать этого пришлось гораздо дольше, поэтому, наверное, в нашем доме до сих пор хозяйничает мама, а не красавица-жена.
Но, наконец, настал день, который трудно забыть. Как же мне было страшно! Гораздо хуже, чем когда в школе на "урода" напали старшеклассники и избили просто ради забавы. Или когда за спиной, нагло ухмыляясь в лицо, шушукались однокурсники. И ещё много раз за годы, полные отчаяния и унижения, и всё из-за него - проклятого горба.
И когда однажды кожа на спине вдруг внезапно стало сухой и хрупкой, а потом от малейшего движения осыпалась крошками на пол, обнажив тонкие, скомканные и мягкие, чуть толще обычных пакетов, с которыми мы играли в детстве, кожаные пластины на узких суставчатых костях - я смотрел в зеркало и плакал.
— Вот это - крылья?
– спрашивал сам себя, - убожество, как у летучей мыши, только размером чуть больше, и поднять они, наверное, смогут только её.
Это был шок, разбитые в дребезги ожидания и мечты. Хорошо, что мамы всю неделю не было дома: она не должна была увидеть то, что я тогда собирался с собой сделать…
Не помню, как вылез на крышу высотки, где мы жили, и сел, закрыв лицо руками. Был вечер, лето. Не так просто решиться закончить всё разом. Я сидел и слушал, как шумит ветер, как он треплет волосы, как расправляет и сушит тонкие кожаные крылья, не способные меня удержать. Мне было двадцать, говорят, в таком возрасте - вся жизнь впереди. Только вот зачем нужна такая жизнь?
Я тяжело дышал и думал о маме: какую боль причинит ей моя трусость. Как она будет жить без такой слабой и никчёмной, но всё-таки - опоры.
— Нет, не могу сделать это с ней… Не брошу её один на один с таким ужасом. Я сильнее, столько лет терпел, переживу и ещё сколько потребуется.
Подняв заплаканные глаза, посмотрел в усыпанное звёздами небо, в эту бездонную даль, что прекрасно обходилась и без меня, но так всегда к себе манила…
И сам не заметил, как, встав, подошёл к самому краю крыши и протянул руку вперёд, словно пытаясь прикоснуться к недоступному. Ветер ударил в спину и, вместо того чтобы камнем рухнуть вниз - я полетел. Мои тонкие, но, как оказалось, крепкие крылья были идеально приспособлены для планирования, и потоки воздуха понесли тело далеко от дома.
Дальнейшее помню смутно. Сначала была неловкая попытка подвигать плечами. Нет, этим, что так долго пряталось внутри меня - крыльями, и они послушно помчали вперёд. Я словно с самого рождения умел летать. Так вот, что означали слова - родиться заново. Какое же это наслаждение - парить в вышине, зная, что никто меня не видит, управлять своим телом и наконец-то понять, что это и есть настоящая свобода. Та, о которой всегда мечтал…
Потом таких полётов было много, но этот, первый, я запомнил на всю жизнь. Тогда в эйфории, наивно полагал, что теперь-то моя жизнь круто изменится. Вот ведь дурачок: спрятанные под одеждой крылья повторяли очертания горба, и для всех я остался тем же уродцем Сашкой, которому суждено до конца дней носить свою некрасивую ношу.
Но самым страшным было то, что даже маме я не мог признаться в случившемся. Она все эти годы лгала мне, поддерживая, но стоило только намекнуть о произошедшем чуде - закрыла уши руками и засмеялась, не поверив… А показать ей крылья - не решился, чтобы не испугать.
Но ей я всё простил, а вот другим… С обретением крыльев во мне проснулись старые обиды, вспомнились все те несчастные годы, что вынужден был терпеть ежедневные унижения. Теперь я стал другим: уверенным в своей силе, способным дать отпор тем, кто когда-то смеялся над уродом и горбуном. Но вместе с этим что-то сломалось в душе.