Ужас приходит в полнолуние
Шрифт:
— Виноват, товарищ майор.
— Свидетели?
— Пока никого, товарищ майор.
— Ладно, сынок. Подробности на месте. Сейчас буду, — не прощаясь, я положил трубку.
Нет, право слово — я заранее знал: что-то должно произойти. Не зря меня так треплет долбаное полнолуние. Я снова потянулся к телефону. Набрал номер дежурного по райотделу:
— Боря, это снова Терехин говорит.
— Что еще, Петр Петрович? — откликнулся он.
— Давай срочно машину ко мне и проводника с собакой к Михайлишину на девятый участок, к оврагу возле Почтамтской!.. Ах, все знаешь? Ладушки. Да, и чтобы машина была у меня через десять минут, а не так, как в прошлый раз. Все. Жду.
Я с трудом встал с постели, прошел в ванную и включил свет. Чувствовал я себя отвратительно. Все тело болело, суставы скрипели при каждом движении,
Передернув затвор, я дослал патрон в ствол. Потом вытащил из пистолета обойму. Вынул патроны из железной коробки, которую обычно храню на верхней полке в платяном шкафу, и вставил еще один патрон в обойму. Восьмым. На место того, который уже сидел в стволе. Загнал обойму на место и поставил «макаров» на предохранитель. Итого теперь в моем пистолете было девять патронов вместо стандартных восьми. Тем самым я грубо нарушил инструкцию по обращению с табельным оружием. Но мне было наплевать на инструкцию. Кстати, то же самое проделывали все мои подчиненные перед выездом на любое мало-мальски серьезное дело. Внимания на это я не обращал. Более того, новичков я сам этому учил. Насколько я знаю, так поступает любой профессионал. Работа наша — это тебе не киношные штучки-дрючки. Это там какой-нибудь крутой нью-йоркский коп обязательно, перед тем как вломиться ночью на хазу к спящему гангстеру, демонстративно передернет перед кинокамерой затвор своего полицейского кольта 38-го калибра. А это, кстати, все те же девять миллиметров, то бишь мой «макаров».
А теперь представьте, насколько отчетливо и — главное — характерно звучит в ночной тишине лязг затвора, как бы аккуратно и осторожно ты с ним ни обращался. И какие ответные действия, услышав до боли знакомый звук, предпримет бандюга, у которого патрон-то всегда в стволе, а ствол — всегда под подушкой.
Кстати, подобная немудреная на первый взгляд хитрость пару раз натурально спасла мне жизнь. Спасла, когда времени на досылание патрона просто физически не хватало, потому что счет в игре шел на доли секунды. А ставкой была моя собственная шкура.
Поэтому я еще жив.
А с оружием я не расстаюсь никогда — ни при каких обстоятельствах: ни на работе, ни дома, ни в гостях. Только изредка, когда уезжаю на отдых, оставляю его в сейфе. Без ствола я чувствую себя, как человек, который заявился на званый ужин в одних кальсонах, без брюк.
Ладушки.
Я накинул на плечи свой несколько старомодный, по мнению Кати, но любимый мною летний пиджак. На место преступления я всегда отправляюсь в гражданской одежде. И вообще милицейский мундир по делам службы надеваю крайне редко, зная по собственному опыту, что при виде погон люди настораживаются, замыкаются, и тогда их страшно трудно разговорить. А разговорить надо обязательно, потому что люди эти — либо свидетели преступления, либо пострадавшие. И от них идет информация. А информация, особенно полученная в первые минуты и часы после преступления, в нашей профессии дорогого стоит. До задушевных бесед с преступниками, как правило, дело доходит гораздо позже. Если вообще доходит.
Я отправился на кухню, взял со стола двухлитровый китайский термос и отвинтил крышку. В термосе был кипяток. Катя всегда еще с вечера под завязку наливает термос крутым кипятком. За долгие годы нашей совместной жизни она привыкла, что меня в любой момент могут выдернуть из постели — служба.
Я помял живот: боль практически прошла — навиган все же мощная штука.
Достав из стенного шкафчика банку растворимого «якобса», я сыпанул три с горкой чайные ложки в большую фарфоровую кружку с отвратительным зубастым динозавром на боку. Добавил четыре ложки сахара, плеснул кипятку и медленно, стараясь не обжечься, стал пить. Одновременно я механически водил жужжащей бритвой по щекам, заросшим за ночь жесткой и, к сожалению, седоватой щетиной. И тупо уставился в одну точку, на стену, где висела деревянная разделочная доска с выжженной на ней толстой веселой хохлушкой.
Я уже целиком был там, на Почтамтской, у Михайлишина.
Роса сияла в траве под лучами восходящего солнца. Словно по земле раскинули ковер, шитый бриллиантами. На дне лощины, у самого ручья, еще клубился ночной туман. Свежее летнее утро выдалось спокойным и прохладным после ночной грозы. Замечательной среднерусской природе было глубоко наплевать на то, что произошло там, внизу, у ручья возле улицы Почтамтской, бывшей Подвойского.
Я стоял наверху, у края дороги, с мрачным видом уставившись себе под ноги и сдвинув чуть набекрень старую твидовую кепку. Я ее всегда надеваю на такие вызовы. Удачу она мне приносит, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Никуда не денешься — я человек суеверный. В нашем деле это не редкость. Только сыскари стараются это не выпячивать — коллеги могут и засмеять. Тот же Боря Ефремов всегда, когда на задержание едет, тишком ото всех старый, еще советский пятак в карман кладет. На удачу. Все всё знают, но делают вид, что не замечают. Про мою кепку тоже, небось, знают. Но при мне про нее — ни слова. Субординацию соблюдают. И на том спасибо.
Рядом со мной стоял старший лейтенант Михайлишин. Я тоже молчал, облокотившись на крыло дежурной машины — мощного американского джипа «гранд чероки» с разноцветными полицейскими мигалками на крыше. Джип был окрашен, тем не менее, в традиционные милицейские сине-белые цвета. На нем меня и привезли к лощине.
Неподалеку от меня, у самого края дороги скучали у рафика «Скорой помощи» двое санитаров в несвежих халатах. Рафик привез судмедэксперта Вардунаса. Его по моей личной просьбе вызвонил из дома Ефремов. Хорошо, что Вардунас сам приехал. А то прислали бы из больницы какого-нибудь зеленого интерна, который в убийствах — ни ухом ни рылом. А доктора Вардунаса я знаю сто лет: он мой ровесник, опыта ему не занимать, и в таких, как эта, ситуациях я всегда прошу приехать именно его. Сейчас он осторожно, чтобы не затоптать следы, копался внизу с трупом. Рядом со «скорой помощью» стояла красная «четверка» участкового Михайлишина и второй милицейский джип — на нем прикатила дежурная опергруппа: оперативник Саша Поливалов из моего отдела, эксперт-криминалист, он же райотдельский фотограф, Коля Бабочкин и дежурный следователь, которому минут через десять предстоит составление протокола и осмотр места преступления. Но пока все они, кроме Вардунаса и Коли, которые уже работали внизу, стояли поодаль и негромко переговаривались, время от времени незаметно поглядывая в мою сторону. Тут же покуривали водители обоих джипов. Все ждали кинолога с собакой.
Коля — парень с опытом, умный, дров не наломает, и поэтому, чтобы не терять времени, я сразу же запустил его к ручью. Чтобы он уже начал все отснимать, пока доктор там жмура осматривает. Поэтому сейчас темный прогал над ручьем озарялся частыми холодными всполохами фотовспышки.
На краю лощины маячили еще двое молодых патрульных с АК-74: сохраняли, так сказать, в неприкосновенности место преступления. Хотя вокруг, кроме наших, не было ни души.
Кинолога с собакой где-то носила нелегкая, и я дико бесился. Но — делать нечего — приходилось, копя злобу, дожидаться, пока он соизволит пожаловать. Вечная история — наш небольшой питомник служебных собак находится не в самом райотделе, а на другом конце города, и ждать приезда собаки иногда приходится черт знает сколько. Вот дежурная опергруппа — та мухой принеслась на место преступления: знали, что я тоже туда нагряну. А теперь и я, и мои люди теряли драгоценное время, ждали, пока псина не пройдет по месту убийства — глядишь, и возьмет след. Тогда нам, считай, крупно повезло. Но в это я мало верил. Чудес на свете не бывает.
Я сплюнул, повернулся и посмотрел на свое отражение в идеально лаковом покрытии капота джипа. И слегка поморщился. Джип, конечно, был что надо. И мне нравился. А вот выражение моего лица мне не понравилось.
И еще мне не нравится миллионер Гуртовой.
Не нравится просто так, без видимых причин. Просто по определению, потому что он — миллионер. А значит — хитрый сукин сын. И ведь именно этот хитрый сукин сын, он же гражданин Виктор Иванович Гуртовой, подарил в начале этого лета восемь этих полицейских «джипов» нашему алпатовскому ОВД, которые заменили старые, раздолбанные до невероятности уазики.