Ужас приходит в полнолуние
Шрифт:
— Да-а, — медленно протянул доктор, прикуривая от зажигалки Терехина. — Много я повидал, но такого…
В ответ Терехин только хмыкнул:
— А чего особенного-то? Ну, полоснул душегуб ножичком по горлу.
— Нет, Петрович. Не ножичком, — серьезно сказал доктор. — Четыре разреза. Чрезвычайно глубокие, идеально ровные и параллельно расположенные разрезы. Совершены они явно одновременно. Такое ощущение, что это было сделано каким-то специальным приспособлением. Каким — я понятия не имею.
— Маньяк?
— Не уверен.
— Ладушки, ладушки, Глеб Алексеич, — ворчливо прервал доктора Терехин. — Впечатления можешь оставить для мемуаров. Когда бригада закончит осмотр, вытаскивайте жмура из ручья — и быстренько в морилку, на вскрытие. Вряд ли на нем пальчики остались. Наверняка водой смыло.
Последняя фраза была сказана специально для поднявшегося из лощины Коли Бабочкина. Тот в ответ только хмыкнул.
— Если патологоанатом обнаружит что-нибудь экстраординарное, немедленно звони мне в отдел, — велел Волкодав светловолосому оперу Саше Поливалову и, повернувшись, хмуро взглянул на меня. — А ты вот что, сынок… К завтрашнему утру чтобы нарисовал мне всю картинку по академпоселку и железнодорожной станции: ну, шпана, малолетки, алкаши. Кто чем вчера занимался, есть ли у кого связи с Москвой. Кто от «хозяина» недавно вернулся. Понял?
Ничего себе, сказанул! По всему поселку? Это называется отработка криминогенной зоны. А говоря нормальным языком — это ж сколько мне придется за один день перелопатить всякого дерьма? Я подумал, может, он даст мне хотя бы еще сутки? И решил поклянчить:
— Но, товарищ майор…
Даже закончить фразу он мне не дал.
— Что — «но»? — свирепо уставился он на меня. — Жмурик на твоей территории, Михайлишин?
— Да, обнаружен на моем участке.
— Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня… Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважения к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки?
— Понял, товарищ майор.
Послышалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился:
— Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают?
— Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, — испуганно затараторил сержант. — Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин… А я ему говорю…
И тут Волкодава наконец прорвало — все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.
— Чтоб у твоего завгара хрен на лбу вырос! — рявкнул он. — Вот я ему сегодня устрою лимит! На всю оставшуюся жизнь. И тебе тоже! Марш работать, Митьков!
Парень поспешно козырнул и помчался следом за рвущейся с поводка псиной вниз, к ручью. Мы молча наблюдали за его действиями. Они подбежали к мосткам через ручей.
У кромки берега овчарка шумно обнюхала траву. Труп все еще лежал в ручье, и она не могла до него добраться. Потом уткнулась носом в землю и завертелась, засопела, как пылесос.
И вдруг она глухо зарычала. Шерсть на загривке встала дыбом, собака попятилась и так резко прижалась к сапогам сержанта, что едва не сбила его с ног.
— Джина! — прикрикнул проводник. — Ты что?.. След!
Но овчарка закинула морду к безоблачному утреннему небу и жалобно, протяжно завыла, не отходя от хозяина.
Она выла так, что меня мороз по коже продрал.
И вот тогда я понял, что это странное убийство — не последнее.
Будут и другие.
Глава 4. ТЕРЕХИН
Минут через тридцать после приезда кинолога с собакой, которая так и не взяла след, я уехал с места убийства. Но прежде чем отправиться к себе в райотдел, решил заскочить домой и перекусить: боль в желудке не проходила. Правда, и не усиливалась. И на том спасибо.
Машину я не отпустил.
Катя была уже дома, и на кухне меня ждал горячий завтрак. Меня всегда изумляло то обстоятельство, что, как правило, жена буквально с точностью до минуты предугадывает мой приход. Даже когда я не звоню и не предупреждаю. Телепатирует она, что ли?
Услышав мои шаги, Катя с улыбкой повернулась ко мне, а сама продолжала накрывать на стол. Вид у нее был невозмутимо-спокойный. Но я точно знал: она уже поняла, что у меня проблемы по службе.
Потому, едва переступив порог кухни, я ей сразу же объявил:
— Знаешь, у меня убийство. И похоже, так просто с этим делом не разберешься. Поэтому если я чего не так ляпну — не обращай внимания. И заранее прости.
Она подошла ко мне. Обняла и нежно погладила по щеке.
— Хорошо. Я не обижусь, Петя.
Я заглянул ей в глаза. Петей она меня называла в минуты близости. Обычно я для нее, впрочем как и для всех остальных, был просто Терехиным. Или товарищем майором. Или иногда — как, например, в разговоре с тем же Гуртовым — господином майором. В лучшем варианте — Петром Петровичем. А вот, гляди ж ты! Значит, действительно она все поняла. Впрочем, я и не сомневался.
Катя поставила передо мной паровые котлеты с пюре, яйца всмятку и салат. Помидоры и огурцы в салате были с нашего огорода.