Ужас в музее
Шрифт:
— Ты жива! — вскричал доктор, прижимаясь щекой к ее щеке.
Джорджина по-матерински нежно погладила его по голове, почти радуясь тому, что лишилась чувств: ведь благодаря данному обстоятельству незнакомый Альфред исчез и к ней вернулся возлюбленный брат. Она медленно села и попыталась успокоить его.
— Со мной все в порядке, Ал. Просто дай мне стакан воды. Грешно расходовать ее зря таким вот образом — я не говорю уже о моей испорченной блузке! Ну пристало ли так вести себя всякий раз, когда сестра приляжет вздремнуть? И не надо воображать, будто я собираюсь заболеть, — у меня нет времени на подобную ерунду!
По глазам Альфреда было видно, что спокойная, разумная речь сестры возымела нужное действие. Панический страх мгновенно рассеялся, и на лице у него появилось странное, оценивающее выражение, словно он
— Тебя немного лихорадит, Джорджи, — сказал он четким, нарочито сдержанным голосом, вглядываясь ей в глаза на профессиональный манер.
— Да чепуха, я здорова, — ответила она. — Можно подумать, ты повсюду высматриваешь лихорадочных больных, только бы продемонстрировать на практике свое открытие. Хотя, конечно, было бы очень романтично, если бы ты окончательно доказал эффективность своего препарата, исцелив родную сестру!
Кларендон сильно вздрогнул, с виноватым видом. Неужто она догадалась о его желании? Или он случайно пробормотал вслух что-то лишнее? Он пристально посмотрел на Джорджину и уверился, что она совершенно ничего не подозревает. Она ласково улыбнулась и погладила его по руке. Тогда доктор достал из жилетного кармана продолговатый кожаный футляр, извлек из него маленький золотой шприц и принялся задумчиво вертеть его в руках, то вдавливая поршень в пустой цилиндр, то вытягивая обратно.
— Интересно знать, — начал он тоном одновременно вкрадчивым и напыщенным, — готова ли ты послужить науке, согласившись на… на что-нибудь подобное… в случае необходимости? Достаточно ли ты преданна, чтобы принести себя в жертву медицине, уподобившись дочери Иеффая, когда бы такое требовалось для полного и окончательного завершения моей работы?
Заметив жутковатый недвусмысленный блеск в глазах брата, Джорджина наконец поняла, что самые худшие ее опасения были не напрасны. Теперь ей ничего не оставалось делать, кроме как всячески отвлекать Альфреда от принятого намерения да молиться, чтобы Маргарита застала Джеймса Далтона в клубе.
— У тебя усталый вид, Ал, дорогой, — мягко промолвила она. — Может, тебе стоит принять немного морфия и поспать — ведь ты так нуждаешься в отдыхе!
Он ответил, с хитрой осмотрительностью подбирая слова:
— Да, ты права. Я совсем измотан, да и ты тоже. Нам обоим необходимо хорошенько выспаться. Морфий — как раз то, что нам нужно. Подожди минутку, я пойду наполню шприц, и мы оба уколемся.
По-прежнему вертя в руках пустой шприц, Кларендон бесшумной поступью вышел из комнаты. В бессильном отчаянии Джорджина огляделась по сторонам, напрягая слух в попытке уловить хоть какие-нибудь звуки, дающие надежду на помощь. Ей показалось, будто Маргарита снова возится в подвальной кухне, и она встала с кушетки и позвонила в колокольчик, чтобы выяснить судьбу своего послания. Старая служанка незамедлительно явилась на призыв и доложила, что оставила послание в клубе несколько часов назад. Губернатора Далтона там не было, но клубный служитель обещал вручить ему записку сразу, как только он появится.
Маргарита проковыляла обратно в подвал, а Кларендон все не возвращался. Чем он занимается? Что замышляет? Джорджина слышала, как за ним захлопнулась входная дверь, — значит, сейчас он наверняка находится в клинике. Может, Альфред, при его беспорядочном состоянии ума, забыл о первоначальном своем намерении? Ожидание становилось невыносимым, и Джорджине приходилось крепко стискивать зубы, чтобы не закричать.
Звонок в передние ворота, прозвучавший одновременно в доме и в клинике, разрядил наконец нервное напряжение. Она услышала кошачью поступь Сурамы, вышедшего из клиники и зашагавшего по аллее к воротам, а потом, с почти истерическим вздохом облегчения, различила знакомый твердый голос Далтона, разговаривавшего со зловещим ассистентом. Она поднялась с кушетки и нетвердым шагом двинулась навстречу фигуре, возникшей в дверном проеме. Оба они не промолвили ни слова, пока Джеймс не поцеловал ей руку в учтивой старомодной манере, а затем Джорджина пустилась в сбивчивые объяснения, торопливо рассказывая обо всех последних событиях, о случайно подслушанных разговорах и мельком увиденных сценах, о своих страхах и подозрениях.
Далтон слушал с серьезным и понимающим видом. Первоначальное замешательство постепенно сменилось в нем изумлением, сочувствием и решимостью. Записка, оставленная небрежному служителю, несколько запоздала и застала его в самый разгар оживленной дискуссии о Кларендоне, которая велась в комнате отдыха. Один из членов клуба, доктор Макнейл, принес медицинский журнал со статьей, написанной с расчетом вывести из душевного равновесия любого преданного своему делу ученого, и Далтон как раз попросил разрешения взять сию публикацию для внимательного ознакомления, когда ему наконец вручили записку. Отказавшись от возникшего было намерения доверительно изложить доктору Макнейлу свое мнение об Альфреде, губернатор сразу же потребовал шляпу и трость, а затем, не теряя ни минуты, взял кеб и поехал к Кларендонам.
Ему показалось, что при виде его Сурама встревожился, хотя он и посмеивался на свой обычный манер, направляясь к клинике. Впоследствии Далтон часто вспоминал походку и хихиканье ассистента в тот зловещий вечер, ибо тогда он видел сие таинственное существо в последний раз. Когда Сурама вошел в вестибюль клиники, его низкие гортанные смешки слились с глухими раскатами грома, донесшимися из-за далекого горизонта.
Когда Далтон выслушал Джорджину и узнал, что Альфред вот-вот должен вернуться со шприцем морфия, он почел за лучшее поговорить с доктором наедине. Посоветовав Джорджине удалиться в свою комнату и подождать там развития событий, он принялся расхаживать по сумрачной библиотеке, рассматривая книжные полки и прислушиваясь, не раздастся ли нервная поступь Ктарендона на дорожке, ведущей от клиники. Несмотря на горевшую люстру, в углах просторного помещения сгущались тени, и чем внимательнее Далтон разглядывал книги, тем меньше нравился ему выбор друга. То была не обдуманно подобранная библиотека обычного врача, биолога или просто широко образованного человека. В этой коллекции содержалось слишком много книг на сомнительные псевдонаучные темы — сочинений, посвященных туманным абстрактным умозрениям и запретным средневековым ритуалам или странным экзотическим мистериям, написанных с использованием диковинных алфавитов, одновременно знакомых и незнакомых.
Толстый журнал наблюдений, лежавший на столе, тоже оставлял нездоровое впечатление. Почерк свидетельствовал о невротическом возбуждении, а общий смысл заметок отнюдь не вселял спокойствия в душу. Значительные куски текста были написаны неразборчивыми греческими буквами, и когда Далтон, в попытке перевести записи, вызвал из глубин памяти свои лингвистические познания, он вдруг вздрогнул и пожалел, что недостаточно добросовестно штудировал Ксенофонта и Гомера в университетские годы. Что-то здесь было неладно, совсем неладно — и губернатор опустился в кресло у стола, все внимательнее вчитываясь в писанину доктора на вульгарном греческом. Потом совсем рядом с ним раздался шорох, и он нервно вздрогнул, когда на его плечо решительно легла чья-то ладонь.
— Какова, позвольте поинтересоваться, причина вашего вторжения? Вы могли бы сообщить о своем деле Сураме.
Кларендон с ледяным выражением лица стоял возле кресла, держа в руке маленький золотой шприц. Он казался очень спокойным и совершенно нормальным, и в первый момент Далтон подумал, что Джорджина сильно сгустила краски, описывая состояние брата. Да и может ли человек, изрядно подзабывший греческий, верно судить о содержании беглых записей, сделанных на этом языке? Губернатор решил подойти к разговору крайне осторожно и мысленно поблагодарил счастливый случай, поместивший благовидный предлог в карман его сюртука. Он держался совершенно невозмутимо и уверенно, когда поднялся на ноги и ответил: