Ужасный век. Том I
Шрифт:
Достать Игги из кулеврины уже было нельзя, да враги и не пытались — а пролетели ли мимо арбалетные болты, юноша не заметил. Неважно! Важно скорее бежать к стене — туда, где Игги окажется почти в безопасности.
Ближе, всё ближе. Дыхание пока не сбивалось. Если кто-то со стены собирался стрелять, то уже сделал это. Аркебузиры Ржавого Отряда стреляют дважды в минуту — мураддины заряжают свои мощные арбалеты подольше, это плюс. Сквозь шумное дыхание и дикий стук сердца Игги слышал крики: его подбадривали товарищи, голосили бунтовщики на стене, истошно вопил раненый.
Ещё мгновение,
Раненый пытался дотянуться до сабли, которую потерял при падении. Этого Игги, увернувшись от ещё одного камня, сделать не дал — он вцепился в одежду врага и поволок его, не обращая внимания на жалкие попытки сопротивления.
У самой стены можно было чуть отдышаться. Сиди наверху сотня бойцов — они легко закидали бы Игги камнями, но вряд ли там больше десятка солдат Камаля. Когда штурм начнётся, всё будет иначе…
Довольно рассуждений. Обратно Игги решил бежать по прямой: смысла снова описывать петлю не было, замысел парня уже раскрылся. Мятежник брыкался, не желая мириться с судьбой пленного. Игги пришлось несколько раз ударить его прежде, чем взвалить на плечи. Теперь — к траншее!
Арбалетный болт чиркнул по кирасе. Ещё два пролетели над головой: Игги рефлекторно вжал её в плечи, отвлёкся — и потому споткнулся. Очень не вовремя!
Подниматься под обстрелом было смерти подобно. В надежде, что попасть в своего мятежники побоятся, Игги прикрылся мураддином. Вжался в пыльную землю.
— Огонь!..
Облачка порохового дыма снова закружились над окопом. Наёмник бросил взгляд через плечо — кажется, стрелки на стене попрятались. Пора. Поднять раненного оказалось гораздо сложнее, чем в первый раз, и бежал Игги медленнее. Вместе с усталостью нарастала боль в голове, единственный глаз сам собой жмурился. Мелькнула мысль: можно и не добежать…
Но заветное укрытие приближалось. Снова выстрел, ещё один следом — но теперь палили уже по Игги, из лёгких орудий на стене. Снаряд поднял фонтан песка на метр впереди, куда ушёл другой — солдат не заметил. Зато увидел лицо Бенедикта над окопом: тот тщательно прицелился и явно не промахнулся.
Больше Игги ничего не запомнил — очнулся уже в траншее, кашляя и едва соображая. Пленному вязали руки. Бенедикт, кажется, хвалил Игги: в ушах звенело, слов было почти не разобрать.
— Нечего теперь тут делать, дети мои. Кто говорит по-мураддински? Сержант, ты? Пулей лети к орудиям — объясни про пленного и скажи, чтоб дали по ним разок-другой. Попрячутся — будем уходить…
— Не послушают.
— А ты скажи, что иначе пойдёшь прямо к Шеймусу. Точнее — к Висельнику. Быстрее!
Сержант, оставив аркебузу, побежал исполнять приказ — но осторожно, низко сгибаясь к земле.
Расстегнув ремешок и развязав тесёмку, Игги избавился от шлема и стёганого чепца. Волосы, выбивающиеся из-под повязки, совсем намокли.
Уже вполголоса, почти на ухо, старый лейтенант добавил к публичной похвале:
— Славно, Игги, славно. Я расскажу капитану, как было дело.
Игги только устало кивнул. Пусть Шеймус избегал панибратства с солдатами, все в Ржавом Отряде знали: их заслуги от капитана не ускользают. Как и огрехи, конечно. Командир поощрял столь же щедро, сколь беспощадно требовал.
Глава 5
Первая ночь под стенами Фадла сменилась второй, и вот уже третья готова была уступить черёд рассвету. Следующую ночёвку капитан обещал уже не возле костров, а под сводами вражеского дворца. Раз обещал — значит, так и будет.
Однако лёгкого боя он не сулил. Весь день опытные наёмники копили силы, а новобранцы сколачивали мантелеты с бойницами, за которыми помещалось по три стрелка. Вместо бесполезных при штурме пик в три человеческих роста готовили алебарды. На импровизированном плацу гремел голос Рамона Люльи: лейтенант муштровал тех, от кого уже ожидали проку в бою, но и не считали уместным дать отдых.
Множество лиц проходило через лагерь под оранжево-красными знамёнами. Многие не выдерживали и первых дней, другие — недель. Кто-то погибал в первом же бою. Кто-то умирал, едва успев стать всем близок и дорог. Ну а другие, крепче и удачливее, годами шагали в строю. Со временем они надевали «ржавые» плащи, а кто-то получал и офицерский плюмаж на шлем.
Так было среди воинов — и почти так же обстояло в обозе. У некомбатантов не имелось чинов и знаков отличия, однако люди никогда не бывают равными. Между теми, кто шёл за отрядом много лет, и теми, кто прибился месяц-другой назад, всегда пролегала черта.
Потому неудивительно, что одним обозным жёнам полагалось таскать дрова и тяжёлые вёдра, а другим — поддерживать костры, в которых Кресс велел кипятить воду, или помогать сержантам в раздаче пороха.
Женщины, как и солдаты, приходили в Ржавый Отряд по-разному.
Одни находили романтичным бросить родной дом и уйти в бесконечный поход. Кого-то приводил с собой новобранец. Другие смертельно устали от весны до осени горбатиться в поле, чтобы не пухнуть с голоду зимой. Некоторые вдруг понимали, чего хотят от жизни, однажды увидев на рынке таких же безродных простолюдинок — но всех в бархате, золоте и драгоценных камнях. Иных женщин не прельщало гадать, когда очередная армия пройдёт через их деревню и что тогда с ними случится: просто-напросто хотели защиты.
Вот и у Ирмы была своя история — которую все знали, но никогда об этом не говорили. Неспроста. Но прошло много лет: иногда Ирме казалось, что другой жизни никогда не было.
Иногда.
Она, среди ещё нескольких обозных жён, сидела возле костра посреди лагеря. Слева Кресс разбил лазарет — пока почти пустой, но это ненадолго. Справа стояли офицерские шатры и развевалось на флагштоке «ржавое» знамя.
Понемногу занималась заря: близилось начало атаки, и сержанты уже выводили солдат из лагеря. Стрелки выстроились в очереди за порохом: зная великую опасность этой субстанции, за ней в отряде следили строго. Хорошо одоспешенные знаменосцы несли боевые стяги — эти люди приравнивались к сержантам и жалование имели солидное. Барабанщики выстукивали бодрый ритм, помогающий всем проснуться.