Ужасы. Замкнутый круг
Шрифт:
— Почему ты так решил, Генри?
— А можно я шепотом скажу, сэр? — Он подошел ближе. — Джек Харгривз заметил, что он в одной рубашке, рваной, грязной. Решил, что он один из них,сэр.
— Один из кого, Генри? — неприятным тоном переспросила директриса.
— Беглый сумасшедший, сэр, — солгал Генри. — Псих.
— Псих или нет, — сказал сержант, — но если это дело рук взрослых, это преступление. А теперь извините меня, преподобный отец, я соберу вещественные доказательства. После этого здесь можно будет навести порядок.
Он
Мы оставили его в церкви и поехали обратно в школу; всю дорогу директриса испускала вздохи, словно дракон, остывающий после того, как дышал огнем. Доринда издавала едва слышные самодовольные звуки, похожие на требование извинений от начальства.
Звонок у двери магазина зазвенел, когда я варил кофе. Вошедший оказался молодым сержантом из церкви; он был в форме. Я предложил ему чашечку; он принялся расхаживать по моему магазину, разглядывая вещи.
— Это все уже оплачено, сержант, — предупредил я резко, но как бы в шутку.
— Не волнуйтесь, сэр, — успокаивающим тоном ответил он. — Я сам немного занимался старинными вещами. Прекрасные венские часы… вижу, стоят двадцать фунтов.
Я поднял брови.
— Для вас — девятнадцать, сержант. Или это взятка полицейскому при исполнении обязанностей?
Как ни странно, он рассмеялся и достал чековую книжку.
— Боюсь, я не обычный сержант; у меня по всем предметам «отлично». Это не дает покоя моему суперинтенданту. Он думает, что во мне есть нечто сверхчеловеческое. Сначала он отправил меня в Брэмшилл-колледж, [45] чтобы от меня избавиться, а теперь держит в штаб-квартире, чтобы я разбирался с благородными или со всякими чудными делами, вроде этого случая в Тэттершеме.
45
Брэмшилл-колледж — главное учебное заведение в Великобритании, готовящее кадры для полиции.
— Значит, дело получило продолжение?
— О да. В некотором роде. Мы знаем, что у него есть ключ от церкви.
Я издал удивленный возглас.
— Викарий нанял женщину, чтобы вычистить памятник, затем закрыл церковь; он думал, что у него единственный ключ. Неделю спустя он заглянул туда — оказалось, шутник снова взялся за свое. Он был там еще трижды за последние две недели. Я провел несколько бессонных ночей в ризнице, но, пока я сидел там, ничего не произошло. В первую ночь, когда меня не было, надписи появились снова.
— Вам не позавидуешь, — сказал я. — Отвратительное место. Не хотел бы я провести там ночь в одиночку даже за жалованье суперинтенданта.
— Я был не один, сэр, — криво усмехнулся он. — Со мной был местный бобби.
— И что он об этом думает?
— Ничего. Он новенький — в прошлом
— Вы же знаете, что это не дети.
— Знаю.
Перед тем как уйти, я сунул в карман фотографии, сделанные в церкви. Точнее, одну из них.
Я смотрел на интерьер церкви в ужасе. Казалось, все могилы были осквернены.
Уильям Трентон,
служивший викарием в этом приходе в течение сорока лет,
неутомимый поклонник церковной музыки.
Музыка его очаровывала слух,
а мягкость его манер завоевывала сердца.
MDCCCV
На могиле дрожащей рукой, словно в ярости, было выведено:
Вор, вымогатель, верни десятину,
из-за которой ты погубил Джека Бартона
На надгробии леди Непоколебимой Добродетели и Великого Милосердия нацарапали:
Она распутничала с собственным сыном
Я ходил от одного надгробия к другому.
— Отвратительно! — воскликнул я. — Но не так уж глупо. Кажется даже, что он все о них знал. Свихнувшийся краевед?
— Забавно, что вы это сказали. Я порылся в церковных архивах. Был такой фермер по имени Джон Уилберфорс Бартон, умер в тысяча семьсот восемьдесят третьем году. Лишился земель, покончил с собой, и его запретили хоронить в освященной земле. А леди, о которой это написано, — у нее был сын, который так и не женился. Она его пережила. Так что все надписи имеют смысл. Как будто он знал этих людей лично.
— Все могилы осквернены?
— Он оставил нетронутыми плиты Викторианской эпохи… и учителя, Дора.
— Ах да, столп добродетели, я помню. Но и до него когда-нибудь очередь дойдет.
— Есть одна странная вещь… — Сержант в смущении смолк. — Я показал надписи эксперту по почерку, графологу. Суперинтендант меня чуть не убил, когда узнал, сколько стоило пригласить его из Мункастера. Я заставил всех детей из того класса написать по несколько строчек. Он их изучил — поэтому я и знаю, что это не дети, — и сказал одну забавную вещь. Почерк показался ему очень старомодным. По-видимому, в каждом веке существует свой тип письма… — Он смолк.
— Вы хотите сказать, что он похож на почерк юных джентльменов Георгианской эпохи, которые выцарапывали свои имена на скамьях в Ньюхерсте во время длинных проповедей… — И я тоже замолчал.
Мы взглянули друг на друга в полутьме нефа, затем пожали плечами и сменили тему. Если бы мы этого не сделали, история Доринды была бы иной.
Я извлек свою фотографию с лысой головой, наблюдающей за тем, как рисуют девочки. Я решил, что раз уж наш разговор коснулся такой безумной темы, то можно не бояться заговорить о незнакомце.