Узник №8

Притуляк Алексей

Аккуратно сложив листок вчетверо, узник протянул его надзирателю вместе с ручкой.

— Что это ты мне суёшь, узник? — оторопело спросил тот и даже отстранился, словно листок бумаги мог обжечь ему руку.

— Письмо, — робко отвечал узник.

— Письмо? Да ты совсем обнаглел! Я что, по-твоему, почтальон?

— Это письмо господину начальнику тюрьмы, — пояснил узник.

— Вот как? Господину начальнику? Прямо в руки? А что там написано? Небось, кляузничаешь на плохое содержание, сволочь?

— Это жалоба на господина надзирателя, — смиренно объяснил

узник.

Раскачиваясь с пятки на носок и поглядывая на узника с подозрением, надзиратель самодовольно проговорил:

— Интересно, узник, интересно… Значит, ты решил нажаловаться на меня господину начальнику тюрмы… Ну-ну… И ты думаешь, он поверит во всю эту писанину?

— Надеюсь. Надеюсь, господин начальник услышит глас вопиющего в пустыне и…

— В пустыне? Где ты нашёл пустыню? На что ты намекаешь, узник?

— Я хотел сказать…

— Так надо было и говорить, что хотел, а не нести ахинею. Зачем ты суёшь мне эту бумажку?

— Будьте любезны, передайте моё письмо господину начальнику тюрьмы. Пожалуйста.

Усмехнувшись, надзиратель взял наконец письмо, повертел его в руках, хмыкнул, произнёс задумчиво и с сомнением:

— Не знаю… Господин начальник человек занятой, очень занятой… Даже не знаю, удастся ли ему выкроить минутку, чтобы прочесть твои каракули… Ну да моё дело маленькое, я передам.

Строго взглянув напоследок, он повернулся на каблуках и вышел, попутно отвесив сыну подзатыльник и всучив ему ручку. Дверь с грохотом закрылась, лязгнул засов.

Оставшись один, узник нерешительно поднялся с табурета и подошёл к стеллажу с книгами. Сняв с полки фотопортрет женщины, долго и отрешённо смотрел на него. В уголках его воспалённых глаз медленно накопились и скользнули по щёкам две мутные слезы. На цементном полу они тут же потерялись в грязи, а больше слёз не было.

№2

Он лежал на топчане и читал книгу. Это был Иероним фон Лидовиц с его «Размышлениями о пустоте» — книгой ужасной, опустошающей, убивающей всякую надежду, топчущей мечты, низвергающей душу в адские бездны. Он ненавидел фон Лидовица. И любил его бесконечно и бездумно, как любит отца карапуз, как любит своего гениального учителя способный ученик, как бездумно и слепо любит своего бога бесконечно в него верующий.

Стукнул засов, заскрипев, отворилась дверь. На пороге возникла дочь надзирателя. Совсем ещё молодая, лет двадцати двух-трёх, в длинном платье, поверх которого надет давно нестираный посеревший передник. Сколько узник её знал, это была странная девушка — то бесконечно скромная и тихая, то вдруг разбитная «огонь-девка». Простоватое румяное лицо, но на этом открытом лице деревенщины горящие умом и хитростью глаза жрицы любви.

Узник бросил на девушку равнодушный взгляд и снова погрузился в чтение.

— Здравствуйте, узник, — поздоровалась она.

— Здравствуйте, госпожа дочь надзирателя, — отозвался он, не отрываясь от чтения, или делая вид, что чтение безмерно увлекает его. На самом деле, надо сказать, фон Лидовиц не очень прочно завладевал его вниманием — это достаточно скучный автор даже для одиночества пожизненного заключения.

Дочь надзирателя прикрыла за собой дверь, и принялась прохаживаться по камере, осматриваясь так, будто видела её обстановку в первый раз. На самом же деле она бывала тут по три раза в день, а то и чаще — на ней лежала обязанность приносить еду и убирать в камере.

— Какой нехороший тут воздух, — говорила она. — И пыль, смотрите, пыль. Вы что же, никогда не убираетесь? Я принесу вам тряпку, будете стирать пыль — всё занятие вам какое-то, не так скучно.

— У меня была муха, но… — узник оторвался от книги, жалобно посмотрел на девушку.

— Сегодня на обед горох, — известила та, словно не слыша его.

— Горох?

— Горох.

— Опять горох… Интересно, идёт ли на улице дождь?

Девушка остановилась перед стеллажом с книгами, принялась перебирать их, водить по корешкам пальцем, словно проверяя, сколько на них осело пыли. Взяла в руку фотопортрет женщины и долго смотрела в неживые глаза, выхваченные когда-то и где-то объективом.

— Вы должны сжечь эту фотографию, — сказала она после недолгого созерцания.

Узник, который уже решил было вернуться к чтению, от неожиданности сел на лежаке и удивлённо уставился на свою гостью.

— Сжечь фотографию? — спросил он напряжённым шёпотом. — Почему сжечь?

— Ну, вы ведь осуждены пожизненно, — принялась она объяснять с выражением любомудрия на лице. — А это же значит почти тоже самое, что мертвы, так ведь? Вот я и говорю: не нужно брать с собой в смерть боли из прошлого, нужно освободиться от ворванья былого и жить будущим. Ведь не потащите же вы эту фотографию с собой в ад, правда? Зачем же вы терзаетесь прошлым — давними горестями, страданиями, несбывшимися надеждами? И если даже эта фотография напоминает вам о счастливых минутах, то ведь это всё равно страдание для вас — оттого, что счастье больше уж никогда не повторится… Сожгите её.

— Нет, я не могу этого сделать, — замотал головой узник, с удивлением слушавший монолог девушки.

— Ну, тогда сделаю я, — решительно произнесла она, доставая из кармана передника спички.

— Нет! — Узник подскочил и бросился к ней, протягивая руки, словно хотел выхватить фото. — Нет!— Он и в самом деле довольно дерзко вырвал из рук у девушки фотографию. — Умоляю вас, не надо, пожалуйста.

— Это ваша жена? — улыбнулась девушка. Кажется, она нисколько не испугалась.

— Нет.

— Наверное, сестра?

— С чего вы взяли? Нет, не сестра.

— Хм… — она дёрнула плечом, бросила на узника осуждающий взгляд. — Ну, значит, любовница.

— У меня нет любовницы, — покачал головой узник, с тоской глядя на фотографию.

— Так кто же это тогда? — подняла брови она.

— Почём я знаю, — отозвался он. — Какая-то женщина.

— Расскажите мне о ней, — потребовала дочь надзирателя.

Узник некоторое время удивлённо смотрел на девушку, сталкивался с её строгим и почти равнодушным взглядом, не в силах проникнуть через туннели глаз в прячущуюся за ними душу.