Узник зеркала
Шрифт:
Это бесконечно тронуло его. Он даже подумал, что в других обстоятельствах и в другое время он смог бы ее полюбить, несмотря на все изъяны и червоточины.
Она поцеловала его, и в этот раз Колдблад не стал ее отталкивать. В ней он видел свои страдания, и отдавая ей любовь и утешение в той степени, в которой был способен это сделать, он словно утешал сам себя. Распутав завязки ее платья и расстегнув корсет, он бережно поднял ее на руки и положил на тахту, а сам навалился сверху, целуя ее плечи, ключицы, нежную кожу живота. Забывшись, он шептал ей на ухо ласковые слова, и его сердце забилось под сковавшим его льдом, когда вместо холода он ощутил лишь жар желания.
Когда все закончилось, Оливия положила голову графу на грудь, его пальцы играли прядью ее волос. Оба они все еще были слишком разгорячены, чтобы заметить, насколько узкая тахта малопригодна для любовных игрищ.
— Вот мы и стали мужем и женой, — прошептала Оливия, первой нарушив молчание. Вместе с молчанием нарушилось также что-то еще, тот неосязаемый
Но было слишком поздно. Магия развеялась. Все духовное и возвышенное, как будто бы соединившее их, на поверку оказалось пресным и плотским. Они были просто мужчиной и женщиной. Просто случайно оказались на одном плоту в бушующий шторм. И граф перестал играть ее волосами, вздохнул и прикрыл глаза.
— У меня был брат, Оливия, брат-близнец, — невпопад сказал он, еще немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом уже не мог остановиться. — Ты, наверное, знаешь об этом, раз уже побывала в комнате, которую я прячу от посторонних глаз. Там сохранился единственный уцелевший портрет нашей семьи. Я не хочу его видеть, но не могу от него избавиться: прошлое держит меня в цепях, как и тебя, дорогая. Моего брата звали Гордон. Мы никогда не были слишком дружны. Наш отец, удивительно мудрый человек, был удивительно плохим родителем. Всю свою любовь и заботу (коих было прискорбно мало) отец распылял на меня, так что брату не оставалось ни капли. Гордон был старшим и наследовал титул, но этого ему было мало: он хотел быть единственным сыном, и в его глазах я был врагом и соперником за внимание отца. Он мне проигрывал, и каждый проигрыш сопровождался истерикой. Только став юношей, брат научился обуздывать свой нрав, и его экзальтированные припадки сменились тихой молчаливой ненавистью. В конце концов, эта ненависть сточила все хорошее, что в нем было. Когда наш отец умер, магия к Гордону, и он решил побороть меня во что бы то ни стало. Из мести он женился на девушке, в которую я был влюблен, и казалось бы, на том он должен был успокоиться, но ничто не могло принести ему удовлетворения. Холод оказался сильнее, чем могло вынести его слабое, себялюбивое сердце. Чтобы спастись от него, чтобы не стать Ледяным, он начал совершать чудовищные злодеяния.
— Ледяными? — нахмурила лоб Оливия, впервые решившись перебить повествование.
Колдблад нежно погладил ее по щеке, девушке показалось, что он снова собирается отчитать ее за нетерпеливость, но мысли графа давно были не здесь.
— Неужели ты никогда не слышала о Ледяных? А о феях? Об эльфах? Раньше магический народец часто являл себя смертным, люди задабривали его жертвоприношениями, умоляя об урожае и благосклонности, смельчаки искали эльфийские пещеры, наполненные драгоценными камнями, барды — секрет музыки фей, раз услышав которую, теряешь рассудок. Человечество сильно изменилось за прошедшие столетия. Люди теперь верят в саморегуляцию природы и не признают вмешательства иного разума. Если только это не разум божественного свойства, — граф ухмыльнулся, и если бы его сейчас видела Ката, она бы нашла явное сходство с Гордоном. — Я не могу сказать, что феи управляют природой, скорее, феи и есть сама природа. Они сотканы из эфирной субстанции, тонкой и легкой, как облако: из магии и стихий. Четыре клана по три месяца управляют миропорядком: клан севера, востока, запада и юга — и несмотря на то, что случаются межклановые войны, этой договоренности уже тысячи лет. Благодаря ей люди знают четыре сезона, вовремя засеивают поля и собирают урожай. Но поскольку мир фей — это мир хаоса, нужен тот, кто следил бы за равновесием и устанавливал порядок. Это делаем мы, Хранители. Все Хранители раньше когда-то были людьми, пока однажды тем или иным способом не стали частью магического мира. Крессентия, Хранительница востока, была похищена прямо из-под венца: восточный клан жить не может без любви и танцев и грешит похищениями юных прекрасных дев. Аурелия, Хранительница запада, была странствующей сказочницей и сама нашла мир фей — редкая честь для смертного. Лео, Хранитель юга, — ребенок, последовавший за музыкой и заблудившийся в лесу. Среди всех, Хранители севера — единственные, кому магия передается через кровные узы, именно поэтому лишь нас величают «королями». Это благодаря особой природе северных фей, Ледяных… Они настолько иные, что о них вообще мало что известно. Высокие альбиносы, от чьей красоты можно ослепнуть, они живут высоко в горах, в расщелинах скал и ледяных пещерах. Они не поют и не танцуют и равнодушны к делам смертных. Лишенные чувственности рабы холода, они не знают ни боли, ни удовольствия. Единственное, что может на короткое время пробудить их чувства, — это сердца людей. Но получить человеческое сердце — задача не из легких. Сердце нельзя забрать против воли, сердце, полученное путем угроз и насилия, спустя несколько дней гаснет навеки. И мой брат, чувствуя, что превращается в Ледяного, пользуясь своим положением, начал охоту за сердцами смертных.
— Те скелеты в подземелье?.. — тихо спросила Оливия, придвигаясь ближе к графу, отчасти чтобы поддержать его, отчасти, чтобы переменить позу, в которой у нее начали затекать конечности.
— Да, — тихо сказал Колдблад, и на миг губы его судорожно
— А что будет, если разбить зеркало?
— Я задавался этим вопросом. Узник, скорее всего, погибнет, но вот что случится с магией… Этого нельзя предугадать. Ледяная магия — самая необузданная, она обладает невероятной мощью, и если позволить ей вырваться из зеркала бесконтрольно, случиться может самое страшное. Настанет вечная зима, или Ледяные получат доступ к сердцам смертных, или холод уничтожит все сущее… Не знаю. Случиться может все, что угодно. Но подожди, Оливия, дай мне закончить историю. Ведь я не сказал главного. Элинор, та девушка, на которой женился брат, произвела на свет сына.
— Себастьян?
— Да. Она скончалась во время родовых мук. У нее… уже… не было… сердца, — с трудом закончил граф, закрыв глаза. — Ребенок, родившейся у бессердечной матери, обречен на погибель. Особенно если он сын Ледяного Короля. Ему нужно новое сердце. Не суррогат, выманенный обманом, но сердце, отданное добровольно.
— Добровольно, — сдавленно повторила Оливия.
Граф перевел на нее внимательный взгляд:
— Я должен был завладеть сердцем кого-то другого, того, кто согласился бы отдать его и спасти Себастьяну жизнь. И я решил выбрать ничтожное сердце, сердце детоубийцы, сердце, призванное быть отданным.
Лишь сейчас смысл слов дошел до Оливии, заставив ее резко сесть на тахте.
— Мое сердце?!
— Да, — спокойно произнес граф.
— И вы решили меня покарать? — слезы брызнули у нее из глаз, но Колдблад и бровью не повел.
— Совершить справедливое возмездие. Я ожидал, что ты полюбишь меня.
— Холод сделал вас таким или что, не понимаю? — забыв о манерах, воскликнула Оливия, судорожно разыскивая под тахтой свои туфли.
— Оставим это. Сейчас я все тебе рассказал по одной простой причине: ты отдашь сердце не во имя любви ко мне, а во имя искупления своего греха. Ты мучаешься, Оливия, и мечтаешь прекратить свою боль. И теперь у тебя появилась возможность исправить ошибку прошлого.
— Я… я не знаю, что сказать, — обувшись, Оливия встала посередине комнаты, заламывая руки. Впервые за все время ее присутствия в замке, ей стало душно, отчаянно захотелось на воздух. — Почему я должна искупать чужой грех?!
— Просто подумай, Оливия, я ведь оказываю тебе услугу. У тебя перевязано запястье, дорогая. Ты слишком долго себя истязаешь.
— Я вам не дорогая… И я вам не разменная монета, и я не позволю с собой так обращаться!
Она выбежала из комнаты, по-ребячески хлопнув дверью, и в слезах кинулась по коридору. Много лун она грезила искуплением, ей хотелось положить конец боли, но сейчас куда сильнее в ней было желание жить. Впервые за долгие годы. Это неистовое желание било ключом, как родник, оно заставляло ее делать шумные, жадные вдохи, оно обострило ее ощущения до предела. Ей хотелось смотреть, как садится солнце, серебряной ложечкой помешивать какао, вдыхать аромат первоцветов, слушать звон капели и пение птиц. Ей больше не нужны были книги, этот абстрактный мир идей и искусственной реальности, призванный отвлечь от действительности, обесцветить подлинную жизнь, сделать ее однообразной и не заслуживающей внимания. Нет! Больше никакой бумаги, никакого печатного текста! Ей нужно было дышать, видеть, чувствовать. Она хотела быть живой. Она заслуживала быть живой! И она ненавидела Себастьяна.
Сворачивая за угол, Оливия была вынуждена резко дернуться в сторону: иначе ей бы пришлось врезаться в Кату. Сейчас, в ночи, Оливия с трудом ее узнала, даром что в руках гувернантка держала керосинку. Ката была растрепанной, на щеках ее пунцовели пятна, а в глазах сквозило странное возбуждение. Куда она шла? Что искала в коридорах глубокой ночью? От Оливии она отшатнулась почти в ужасе, точно застигнутая на месте преступления. А потом, взглянув на леди Колдблад внимательнее, Ката оторопела, и лицо ее налилось смертельной бледностью. Еще бы! Оливия выбежала в одной нижней рубашке, а в руках сжимала темно-синее платье и корсет, чьи завязки тянулись почти до самого пола.