Узник
Шрифт:
Разувшись, я также быстро, как и вошла, прошмыгнула на кухню. Только оказавшись напротив холодильника, я ощутила сильный голод, накопившийся за прошедший день, после чего еще раз подумала о том, что человек за решеткой должен быть невероятно голодным, а значит и смирным. Сделав на быструю руку десяток бутербродов, разложив их на фарфоровой тарелке, накрытой белоснежной салфеткой, и грузно выдохнув, я, наконец, отправилась наверх.
Медленно поднимаясь по лестнице, тяжело хромая на правую ногу, я оторвала взгляд от бутербродов лишь после того, как на достаточном для своей безопасности расстоянии остановилась напротив запертой узорчатой решетки. Мой взгляд мгновенно пересекся со взглядом обидчика, стоявшего напротив
– Я раньше не видела тебя в городе. Ты, наверное, недавно приехал, – я запнулась, смотря в холодно-отчужденные глаза молодого человека. – Кхм… Сколько часов ты пробыл в этой комнате и как ты сюда попал?
– Часов, – с непонятной мне иронией повторил незнакомец. Только теперь, при свете ламп я могла четко разглядеть говорившего со мной. Это был парень двадцати трех-пяти лет, высокий, эталонного телосложения, с изумрудными глазами и прекрасным гладким лбом. Я назвала ему текущую дату и время, так как решила, что его ирония связана с тем, что он не до конца ориентируется во времени, но он молчал.
– Вот, – наконец тяжело выдохнула я. – Ты, должно быть, голоден. Я сделала бутерброды с сыром и ветчиной.
Всё еще стоя максимально далеко от решетки, боясь того, что он резко высунет руку и притянет меня к себе, я протянула ему бутерброд с ветчиной. Около пяти секунд он смотрел прямо мне в глаза, после чего опустил руки, до этого скрещенные на груди, и сделал полшага в мою сторону. Медленно, чтобы, как мне показалось, не спугнуть меня, он протянул свою правую руку через решетку. Как только он уверенно взял кончиками пальцев протянутый мной бутерброд, я сразу же выпустила его из рук и отпрянула назад.
За этот вечер дальше мы не продвинулись.
X
Осень окончательно вступила в свои права, утверждая свою позицию осыпанием с деревьев позолоченной и окровавленной листвы, сокращая часы дня, нагоняя сумерки с каждым вечером на несколько минут раньше положенного им прежде времени, крича через дымоход камина необузданным воплем ветра и заставляя воробьев, в долгие холодные вечера, сбиваться в стайки под стрехой моего ветхого дома.
Уже больше недели я ежедневно ходила на работу. Мой рабочий день начинался в девять утра и заканчивался в пять вечера. Всё это время у меня напрочь отсутствовало желание возвращаться домой, поэтому я засиживалась в библиотеке до девяти вечера, перечитывая в очередной раз “Грозовой перевал” или наводя порядок в старых стеллажах, заполненных пыльными, много лет никем не читаемыми книгами.
Каждый день просыпаясь в восемь утра, я шла в ванную, приводила себя в порядок, после чего завтракала, кормила Маффина и относила завтрак наверх своему молчаливому пленнику. Затем проходил длинный, почти без посетителей, рабочий день, который заканчивался плотным ужином – я давно лишила себя нормального обеда. Каждое утро и каждый вечер я относила своему обидчику порцию завтрака и ужина, и каждый раз пыталась заговорить с ним: спрашивала, как ему спалось, желала приятного аппетита, говорила о хмурой погоде – но всё тщетно. Незнакомец оставался молчаливым узником, которого я боялась выпустить, опасаясь его агрессивного поведения, которое он прекрасно продемонстрировал при первой нашей встрече. Впоследствии этот человек не проявлял ярко выраженной враждебности по отношению ко мне, если не считать его спонтанного признания в том, что он хочет сомкнуть свои руки на моей шее, чтобы услышать её хруст…
Живя под одной крышей с маньяком, я ни на мгновение не забывала о том, что наше знакомство едва не стоило мне ноги, на которую я уже почти перестала хромать. Несколько раз я хотела рассказать о происходящем в моем доме Максу, еще более меня тянуло обратиться в полицию, но что-то, чего я не могла объяснить самой себе, всякий раз останавливало меня на полпути к цели. Я словно боялась, что с передачей контроля над своим узником другим людям, я потеряю контроль над ним, а, значит, буду бояться теней каждого угла своего дома. Вдруг он сбежит из полиции? Вдруг его оправдают? Вдруг он вернется сюда? Вдруг закончит начатое?
Всё дошло до того, что, не смотря на выходные, я решила уйти на работу, а затем в лес, чтобы не оставаться под одной крышей с тем, кто непрерывно, молча наблюдал за моими передвижениями по дому. Единственное место, где меня не было видно из его “клетки”, за исключением ванной, была кухня, на которой я начала проводить основное количество своего времени. Однако жуткое чувство присутствия в доме живой души, которую я обоснованно считала агрессором, заставляло меня дергаться даже вне зоны своей досягаемости. Мне казалось, что он меня видит отовсюду и везде, из-за чего по моей спине часто пробегали холодные мурашки. Иногда я задумывалась над тем, что, по факту, я держу живого человека взаперти, но нотки страха снова умоляли мой здравый смысл заткнуться, шантажируя меня тем, что если я расскажу об “этом” кому-нибудь из посторонних – узника сразу же выпустят, и он, рано или поздно, может совершить очередную попытку прикончить меня, и никто не даст мне гарантии на то, что в следующий раз у него снова ничего не выйдет. И почему-то я была уверена в том, что он обязательно предпримет очередную попытку лишить меня жизни, словно я ему навредила более, чем смогла бы навредить за всю свою жизнь кому бы то ни было.
После завтрака я сразу же ложилась спать, чтобы не чувствовать себя подопытным зверьком, за которым наблюдают по другую сторону решетки. Однако сон ко мне не шел. Хотя я и накрывалась с головой тонким одеялом, поверх которого лежал красный шотландский плед, всё равно я всей спиной чувствовала, как оттуда, сверху, из-за решетки за мной наблюдает два холодных, колких глаза. Засыпать приходилось в течение безумно длинного, вязкого часа, и просыпаться по несколько раз за ночь, из-за холода или воя ветра в дымоходе.
Сегодня, десятого октября, я впервые вернулась домой раньше прежнего. В библиотеке стало настолько холодно, что изо рта валил густой пар, и, как назло, дряхлый чайник, который достался мне по наследству от старухи-библиотекарши, отказался работать в самый ответственный момент – когда я хотела вскипятить себе пятую кружку.
Так и не дождавшись окончания рабочего дня, я ушла без пятнадцати пять. По дороге домой я встретила Лидию. Старушка стояла на крыльце своего дома с уже состряпанным яблочным пирогом. Она ежедневно передавала мне свои пироги через Макса, который с каждым днём всё больше клеился к моей скромной персоне. Эти малиновые, яблочные и черничные пироги, если честно, уже не лезли в горло, но я продолжала их брать из вежливости. Вчерашний пирог я выкинула даже не попробовав – Маффин отказывался есть подобную пищу и, по непонятным мне причинам, мой узник тоже не любил пироги, каждый раз оставляя большие сдобные куски нетронутыми.
С Максом мы ежедневно проводили вместе минимум час. Он иногда заходил ко мне на работу и я позволяла провожать себя до дома, но, с появлением в моей жизни узника, я перестала приглашать его в дом, ссылаясь на жуткий беспорядок. Макс мне нравился, честно, как только может нравится друг. Он весь прошедший месяц был со мной рядом и, если не учитывать милые разговоры с посетителями, онлайн-переписку и менее частые созвоны с друзьями, Макс был единственным, с кем я вживую так много общалась в последнее время. Однако я понимала, что я не смотрю на него, как на человека, которого мне хотелось бы поцеловать или, хотя бы, обнять… А он на меня так смотрел. Это мешало нашему общению, поэтому я старалась не впускать его в свою душу дальше пределов моего разума.