Узники Бастилии
Шрифт:
В первый четверг после Пасхи 1559 года он вместе со своим коллегой и другом Луи дю Фором шел по набережной, направляясь к дому адвоката Булара, живущего на улице Биевр, рядом с площадью Мабер. Здесь с утра толпились любопытные, буржуа и ремесленники, толкуя о странном происшествии, случившемся ночью: королевские стражники ворвались в дом и арестовали Булара вместе со всей семьей – женой и двумя дочерьми. Каждый на свой лад передавал эту историю, украшая ее новыми подробностями. В основном парижане сочувствовали бедняге Булару, но раздавались также крики, призывавшие гром небесный на головы проклятых гугенотов.
Дю Бур и дю Фор знали Булара как прекрасного адвоката и порядочного человека. Поэтому они были возмущены, услышав, что парижский великий инквизитор Антуан Деморшаре выдвинул против него обвинение в том, что во время Святой недели в доме Булара состоялся шабаш: его
Они расстались, не подозревая, что вскоре сами окажутся жертвами религиозного фанатизма.
Помимо Деморшаре, на заключении Булара под стражу настаивали парламентские президенты Сен-Андре и Минар, в свою очередь выполнявшие волю кардинала Лотарингского и Дианы де Пуатье. Арест адвоката повлек за собой новые гонения против протестантов и вызвал шумные прения в парламенте, послужившие одной из причин процесса над дю Буром.
Обвинения против Булара были целиком основаны на лжесвидетельстве. Один из агентов Деморшаре, серебряных дел мастер Рюссанж, протестант, лишенный должности надзирателя над общественной казной за кражу денег, предназначенных для раздачи бедным, донес о собраниях еретиков в доме Булара. Подкупленные подмастерья показали, что были свидетелями бесстыдных сцен в доме адвоката; один из них даже уверял, что предавался свальному греху со старшей дочерью Булара. Вследствие этого обе девушки были подвергнуты унизительному осмотру, который должен был удостоверить их целомудрие.
Властями были произведены и другие аресты, главным образом в Сен-Жерменском предместье, считавшемся чем-то вроде Женевы [10] в миниатюре. Перед арестованными торжественно несли кусок говядины, насаженный на пику, – серьезную улику, поскольку дело происходило в пятницу, когда все добрые католики постились. Эти преследования помимо прочего имели целью отвлечь внимание народа от постыдных уступок двора при заключении мира с Испанией в Като-Камбрези. Поражения, понесенные войсками коннетабля де Монморанси, заставили Генриха II уступить Филиппу II города Тионвиль, Марьенбур и Монмеди, отказаться от всяких притязаний в Италии и очистить от французских войск герцогство Миланское, графство Ницца и остров Корсику. Мир был скреплен обещанием Генриха II выдать свою старшую дочь, Елизавету Валуа, замуж за испанского короля, а старшую сестру, Маргариту Ангулемскую, которой было тогда тридцать шесть лет, – за Эммануэля-Филибера, герцога Савойского, союзника Филиппа II. Приданое Маргариты стоило Франции еще двух провинций. Остряки злословили, что принцесса потеряет невинность с чересчур большим ущербом для королевства.
10
Женева была центром кальвинизма.
Гугенотам дорого стоило это примирение. Диана де Пуатье (кстати, сохранившая при заключении позорного мира свои поместья в Неаполитанском королевстве) и кардинал Лотарингский с удвоенной энергией возобновили борьбу с ересью. Они хотели воспользоваться приездом короля в Париж на встречу с испанскими послами, чтобы побудить его открыто выступить против протестантов и тех советников парламента, которые защищали их от выдвинутых обвинений.
Вечером 9 июня Генрих II принимал в Турнельском дворце президентов парламента Жиля Леметра, Сен-Андре, Минара, президентов и советников Счетной палаты и некоторых придворных, пришедших поздравить его с заключением мира и предстоявшим бракосочетанием его дочери и сестры. (Сен-Андре и Минар имели целью также поддержать требования кардинала Лотарингского о личном вмешательстве короля в дела парламента.) Только один человек, прямодушный офицер Вьелевиль, не прибавил ни слова к лести остальных сановников и открыто высказал королю то, что думали все, – а именно, что принцессе Маргарите в ее годы приличнее было бы стать настоятельницей монастыря, чем женой герцога Савойского.
У Генриха от этих слов потемнело лицо, но он сдержался и переменил тему разговора, объявив о своем решении устроить по случаю двойного бракосочетания праздники и большой турнир на улице Сен-Антуан перед Бастилией, где он желал показать испанским послам свое искусство в деле поединков и ломания копий.
– Монтгомери, – обратился он к высокому, красивому молодому человеку, капитану шотландской королевской гвардии, – мы сможем скрестить наши копья. Мне всегда хотелось заставить тебя упасть с лошади, чтобы отомстить за рану, которую твой неуклюжий отец нанес моему отцу, королю Франциску [11] .
11
Монтгомери-старший едва не убил Франциска I, в шутку бросив ему в голову горящее полено.
– Государь, – отвечал с поклоном Монтгомери, – вы оказываете мне честь вашим предпочтением.
О своем участии в турнире заявили также герцоги Гиз и Немур.
В это время вошедший дежурный офицер доложил о прибытии Екатерины Медичи и кардинала Лотарингского. Королева, войдя, молча села рядом с Генрихом, видимо, чем-то взволнованная. Кардинал прямо обратился к королю, что имеет к нему просьбу.
– Какую же?
– Да будет вам известно, государь, – заговорил кардинал, – что, несмотря на мои настоятельные требования, ни один еретик, привлеченный к суду парламента, еще не осужден. На последнем заседании президенты Сегье, де Галей, де Ту и советник дю Бур осмелились порицать генерал-прокурора Бурдена и его адвокатов за ту строгость, которую они пытались проявить к еретикам. Государь, именем всех честных людей, которые тревожатся и негодуют, я пришел вас просить завтра отправиться в парламент и приказать, чтобы в вашем присутствии каждый судья высказал свое мнение, дабы вы наконец знали, кто верен вам и нашей матери святой Католической Церкви, а кто заслуживает наказания как не уважающий законы королевства и заповеди религии. Если этого не сделать, зло заразит всех – от привратников до сановников.
Леметр и Минар присоединили к его просьбам и свои, призывая Генриха вспомнить славный пример короля Филиппа II Августа, который в один день сжег шестьсот еретиков.
Генрих молчал, обдумывая слова кардинала. Вьелевиль решил помочь королю выйти из затруднительного положения. Попросив слова, он стал отговаривать короля от вмешательства в церковные споры.
– Подумайте, государь, – взывал он, – вместо празднеств вам советуют показать иностранцам и народу кровавое представление!
– Что касается иностранцев, – перебил его кардинал, – то для них вряд ли найдется зрелище приятнее этого. Королю испанскому понравится, что вы твердо стоите за веру и оправдываете свое звание христианнейшего монарха. Необходим строгий пример. Да и о чем идет речь! Полдюжины сожженных еретиков – и религия укреплена, истина торжествует!
Генрих колебался, беспокойно поглядывая на Екатерину Медичи и сожалея о том, что рядом нет Дианы, – он не знал, что обо всем этом думает фаворитка и боялся не угодить ей.
Королева внезапно вмешалась в разговор, придав ему неожиданное направление. Она протянула мужу бумагу, которую держала в руке.
– Прочтите это, государь, и да отвратит от вас Господь это предзнаменование.
Это был гороскоп, предупреждавший короля о грозящей ему опасности. Дело в том, что еще в 1542 году, когда Генрих был всего лишь дофином, придворный астролог Люка Горик советовал ему «избегать любого поединка на турнирной арене, особенно вблизи сорока одного года, потому что именно в этот период жизни королю будет грозить опасность ранения головы, которая, в свою очередь, повлечет скорую слепоту или даже смерть».
А между тем Генриху II три месяца назад исполнился сорок один год.
Теперь в руках у королевы было второе предсказание – правда, весьма туманное, – катрена Мишеля Нострадамуса.
Король пробежал глазами по листу. Там было написано:
На площади турнирной будет поединок.Над старым львом возобладает львенок.И в клетке золотой он выбьет ему глаз.Мучительной бывает смерть подчас [12] .Кардинал посоветовал королю порвать эту бумагу и забыть о ней, на что Генрих, по словам очевидца, отвечал: «Зачем? Гадальщики говорят иногда правду. Я не забочусь о том, умру ли я той или иной смертью; я готов умереть от чьей бы то ни было руки, лишь бы слава осталась за мной». Затем он объявил, что не поедет в парламент. Кардинал поспешил к Диане де Пуатье, чтобы рассказать ей о неуступчивости короля. Фаворитка успокоила его и пообещала, что Генрих завтра будет в парламенте.
12
Пер. ГА. Калашниковой.