В августе 41-го. Когда горела броня
Шрифт:
— Объясните, — резко сказал майор.
Иванов вспыхнул, но потом наклонил голову и ткнул пальцем в карту.
— Нам придется пересекать реку Белую. Вот здесь. У моста грузоподъемность — 12 тонн. Средние и тяжелые танки не пройдут. С другой стороны, на проселке будет брод. Дно — песчано-каменистое, танки должны пройти. Ну и еще… — он неуверенно оглянулся на комиссара. — По шоссе наверняка движутся беженцы и, вообще, оно должно быть забито…
— Оценка «отлично», — улыбнулся Шелепин, и Иванов просиял в ответ. — Вам, товарищ Бурцев, работать над собой. Петров, выдели взвод в головную походную заставу. Я бы рекомендовал узбека, Турсунходжиев, кажется, его фамилия. Похоже — парень толковый. Так, а вот и наш папа пожаловал.
К комбату подошел высокий худой командир лет тридцати пяти в неимоверно засаленном расстегнутом комбинезоне и почти коричневой от пятен масла пилотке. Судя по петлицам, он, несмотря на возраст, имел звание «техник-лейтенант». Семен Евграфович Рогов вышел в командиры из сверхсрочников, и продвижением своим был обязан не столько серьезной теоретической подготовке, сколько доскональному знанию вверенной ему техники. В батальон он пришел вместе с Шелепиным и Беляковым из училища, где в его ведении находились фактически все учебные машины, и в разговорах с комбатом пользовался известной свободой.
— Евграфыч, вы чего там в машинах ковыряетесь? Неисправности?
— Да не сказать…
Рогов вытер руки тряпкой. Поскольку тряпка была еще грязнее, чем его руки, процедура эта особого смысла не имела и была, похоже, чисто символической.
— Эта коробочка аж с тридцать четвертого. Ясное дело, присмотра требует, тем более что в училище ее наши «своей великой родины сыны» погоняли изрядно.
— Ты не увиливай, — поморщился комбат. — Машина боеготова?
— Ну… — пожал плечами техник. — Относительно. Если уж ее в Ульяновске наши орлы за пять лет не доломали, то немцы и подавно ничего не сделают. Не беспокойтесь, до боя доедет, просто я так, на всякий случай…
— Понятно, — кивнул Шелепин. — Ладно, свободен. И шоферу своему скажи, чтобы больше не лихачил. Мне ваша «антилопа гну» еще понадобится.
Рогов расслабленно приложил руку к пилотке и, повернувшись, вразвалочку зашагал к своим ремонтникам.
— Кабы не золотые твои руки, Семен, насиделся бы ты у меня на гауптвахте, — пробормотал майор.
Быстро уточнив с командирами рот порядок движения, назначив пункт сбора отставших, майор отпустил их готовить роты к маршу и задумчиво сложил карту. Комиссар стоял рядом, облокотившись спиной и локтями о крыло.
— Шелепин, ты зарываешь талант в землю, — задумчиво заметил Беляков. — Из тебя вышел бы великолепный политработник. Ты так проникновенно говорил — прямо как в кино «Александр Невский».
— Ну, на Невского я рожей не вышел, — сказал комбат, убирая карту в планшет. — Да и зачем мне у тебя хлеб отбивать? Ты на своем месте — я на своем. Идиллия.
— Да что-то не уверен я, что на своем… — вздохнул комиссар. — Вот сейчас — я им не нашел что сказать, а ты сумел подобрать слова.
— Ты тоже подобрал, — комбат застегнул под подбородком ремень танкошлема.
— Я их запугивать начал.
— Не мели ерунды, — резко оборвал друга майор. — Ты сказал то, что должен был сказать комиссар. И почаще им это говори. Хватит, наигрались в социалистическую ответственность — скоро до Москвы добежим. Будет еще время для добрых комиссаров, когда мы немцев обратно погоним. А сейчас комиссар должен быть сильный, злой и убежденный, вроде тебя. И не сомневайся, танкисты тебя уважают, — он усмехнулся — Некоторые даже говорить стараются, как ты, не замечал? Походку копируют.
— Что, серьезно? — неуверенно усмехнулся Беляков.
— Нет, в шутку, — огрызнулся Шелепин. — Слушай, кончай тут отражать на лице сложную гамму переживаний. Делаешь свое дело, и делай. И вообще, шел бы ты, комбинезон надел да экипаж свой проверил. Через пять минут выступаем.
Комбат стоял в люке и смотрел на часы. Минутная стрелка приближалась к двенадцати. Двадцать секунд… Пятнадцать… Пять… Майор поднял флажок и резко махнул вниз, крикнув:
— Заводи!
Оглушительный рев дизелей «тридцатьчетверок» заглушил тарахтение слабеньких бензиновых моторов легких танков. Т-26 лейтенанта Турсунходжиева первым тронулся к воротам, за ним уже разворачивались две другие машины его взвода. Получивший свою первую боевую задачу батальон двинулся к линии фронта.
Лейтенант Волков, июнь — август 1941 года
В темноте все дома казались мрачными и заброшенными. Приказ о соблюдении светомаскировки выполнялся неукоснительно, и к вокзалу 2-й маршевый батальон 124-го учебного полка шел, ориентируясь в основном по табличкам с названиями улиц, которые комбат, капитан Светляков, время от времени освещал фонариком. Всякий раз выяснялось, что батальон опять свернул не туда, и бойцы начинали наперебой советовать, как лучше добраться до станции. Батальон формировался в основном из жителей города — добровольцев и мобилизованных, так что недостатка в советчиках не ощущалось. Хуже было то, что советы давались зачастую прямо противоположные. Кончалось тем, что капитан рявкал на спорщиков и принимал решение единолично, только для того, чтобы через десять минут снова остановиться, решая, как двигаться дальше — по Стахановской или через Героев Царицына. Лейтенант Волков наблюдал этот балаган с нескрываемым неодобрением. Его вторая рота шла в полном порядке, никто не покидал строй и не лез обсуждать дорогу к вокзалу. Но это никоим образом не отменяло того, что батальон, похоже, заблудился. Волков чиркнул спичкой и посмотрел на часы: было полвторого ночи. Эшелон должен отправиться через полтора часа. Без них он, конечно, не уйдет, но опоздание могло привести к тому, что их отъезд задержат на несколько часов, а то и на сутки. Расписание движения эшелонов было очень плотным, дорога работала с перегрузкой, и выбившиеся из графика составы зачастую просто отгонялись в тупики ожидать своей очереди проскочить в какое-нибудь «окно». Такая задержка могла быть расценена как саботаж — со всеми вытекающими…
Лейтенант вздохнул. Батальон вышел из лагеря раньше остальных, имея задачу забрать со склада патронные двуколки. Однако на складе подозрительно сонный начальник караула сообщил, что двуколки еще с вечера отогнали на вокзал. Полк известить, конечно, забыли, или не посчитали нужным. Светляков долго матерился, а потом принял роковое решение — срезать путь по окраине, через район частной застройки. Роты втянулись в лабиринт узких улочек и немедленно потеряли ориентировку. Даже в мирное время фонари здесь горели через один на четверти улиц, а сейчас темень опустилась и вовсе непроглядная. Небо затянуло тучами еще днем, не было видно ни луны, ни звезд. Комроты-2 предложил было комбату вывести, пока не поздно, батальон обратно к складам и обойти город, как и предполагалось сделать с самого начала. Но капитану, похоже, вожжа попала под хвост. Не слушая возражений, он повел людей по темным улочкам.
Отношения у Волкова и Светлякова не сложились с самого начала. Лейтенант не знал, что послужило тому причиной, но комбат невзлюбил его сразу. Возможно, дело было в медали «За отвагу», которая красовалась на груди у ротного. Лейтенант получил ее за то, что сутки пролежал на снегу среди надолбов в январе 40-го. Его батальон, атаковавший белофинский ДОТ, откатился назад, едва противник открыл огонь. Никто и не заметил, как командир одного из взводов упал, раненный в бедро. Волков очнулся от холода — галифе смерзлись от натекшей крови. Лейтенант подполз к убитому бойцу и штыком срезал с того шинель, чтобы обмотать раненую ногу, затем проверил винтовку и пистолет. Больше всего он боялся того, что финны возьмут его живым. К вечеру похолодало, и Волков почувствовал, что скоро замерзнет насмерть. Пробираться к своим было бесполезно — прежде чем начать атаку, батальон полночи преодолевал широкую полосу вырубленного перед ДОТом леса. С раненой ногой, ослабевший от потери крови, он не прополз бы по засекам и ста метров. Только отчаянием и временным помешательством, вызванным потерей крови, можно объяснить то, что Волков пополз в сторону ДОТа. Главный бункер прикрывался несколькими бетонированными пулеметными гнездами, и он рассудил, что если захватить одно из них, у него, по крайней мере, будет укрытие от ветра. К тому времени, когда лейтенант добрался до первого бетонного колпака, он уже едва двигался. Отдышавшись, Волков сунул в амбразуру гранату и, откатившись, стал ждать взрыва. Взрыва не последовало, более того, финны почему-то на гранату никак не отреагировали. Полежав немного в снегу, лейтенант обполз бункер и убедился, что тот пуст — броневая дверь была открыта настежь. Недолго думая, Волков забрался внутрь, закрыл дверь и принялся осматриваться, финны оставили позицию. Лейтенант прикрыл амбразуру бронезаслонкой и провалился в забытье. Очнулся он уже в госпитале. Оказалось, что после неудачной атаки командование подтянуло тяжелую гаубицу, которая с десяти выстрелов разбила главный ДОТ, после чего уцелевшие белофинны в полном порядке покинули укрепление. Разведка обнаружила это только ночью. Получалось, что лейтенант Волков, будучи раненным, в одиночку захватил пулеметное гнездо. Чтобы как-то затушевать тот неприятный факт, что полк в течение четырнадцати часов топтался перед покинутым ДОТом, комдив представил Волкова к медали.