В августе 41-го. Когда горела броня
Шрифт:
— Ух ты! — восхитился Осокин. — Командир, чем это они их?
— Не знаю! — крикнул Петров. — Нет, ты смотри, что делается!
На глазах у всей станции немец вильнул в сторону и врезался в соседа по строю. Один из бомбардировщиков развалился, второй, кувыркаясь, пошел к земле.
— УРРАА!!! — Петров сорвал с головы танкошлем и бешено замахал им над головой.
Кричали все, Безуглый тряс пулеметом и хохотал, обычно невозмутимый Симаков вдруг выбил на крыше моторного отделения какую-то невообразимую чечетку. Строй «Хейнкелей» распался, самолеты со снижением уходили
— Троих завалили, надо же, — прошептал старший лейтенант.
За все время боев на Украине он ни разу не видел, чтобы наши истребители вышли из воздушного боя победителями.
— Танк горит! — донесся истошный вопль от хвоста эшелона.
В десяти метрах от четвертого спуска, стоял, накренившись влево, Т-26. Над моторным отделением поднимался густой дым. К танку уже бежали люди. Из раскрытого люка вытаскивали водителя. Что-то с ним было не так…
— Ноги… У него ж ног нет, — сдавленно просипел наводчик. — Это что же…
— Симаков, отставить, — рявкнул старший лейтенант.
— Носилки! Санитаров!
Из башни доставали тела командира и наводчика, принесли огнетушители. Пожар удалось погасить, убитых накрыли брезентом, к подбитому танку уже цепляли буксирные тросы. Несмотря на близкие попадания, ни одна бомба не поразила эшелон, и разгрузка продолжалась — с первого и второго пандуса сползли «тридцатьчетверки». КВ, каким-то чудом спущенный на землю до бомбежки, стоял рядом с эшелоном. Шелепин дважды отмахнул с башни флажком, и состав передвинулся еще на одну платформу. Танк Петрова подъехал к машине комбата.
— Ну что, Ваня, как настроение? — невозмутимо осведомился майор.
— Нормально.
— Молодец. Видели, как наши их эрэсами разделали? Я такое на Халхин-Голе наблюдал, но чтобы так, в упор подойти… Соколы, одно слово, жаль, что поздновато их подняли. Значит, настроены по-боевому?
— Как всегда.
— Это хорошо. А то есть тут у нас такие командиры, которых вид смерти приводит в священный ужас и вызывает намокание штанов. Не повезло ребятам, — перескочил он внезапно, — бомба буквально в полутора метрах легла — осколки все в них… Много ли этой жестянке надо? Так, у вас еще три машины для разгрузки остались?
— Так точно.
— Тогда слушайте боевой приказ. Что-то соседний эшелон мне не нравится. Неорганизованно он как-то горит. Люди какие-то заполошно бегают. То ли у них командиров поубивало, то ли сбежали. Сходите, посмотрите, если надо — примите командование и возглавьте борьбу с пожаром. А то у них там, кажется, снаряды — рванут, не дай бог, будем летать по небу, как летчик Чкалов. Задача ясна?
— Да.
— Ну, выполняйте. Комиссар свою бандуру разгрузит — придет на помощь, у него подход к людям правильный. Возьмите с собой кого-нибудь из экипажа.
— Есть! Безуглый — со мной! Осокин, Симаков, ждать меня у машины!
Петров ловко соскочил с башни, рядом тяжело приземлился Безуглый. В руках радист по-прежнему сжимал ДТ.
— А это зачем? — спросил старший лейтенант.
— На всякий случай, — пожал плечами радист. — Вы бы, товарищ старший лейтенант, кстати, тоже наган прихватили. А то он у вас все время в танке болтается.
— Забыл после этих перетаскиваний нацепить обратно. Ладно, хрен с ним.
Они перелезли через пустые платформы, затем обогнули штабели бревен и выбежали к горящему эшелону. Передние четыре вагона дымились, кое-где сквозь доски прорывалось пламя. Возле них бестолково суетились несколько бойцов — одни пытался сбивать огонь шинелями, другие лопатами швыряли песок на тлеющие стенки. За паровозом что-то полыхало, маслянистый, черный дым затягивал пути перед эшелоном.
— А где остальные? — Петров лихорадочно огляделся. — Безуглый, давай в хвост — собирай всех, кто под руку попадется. Я посмотрю, что там горит.
— Товарищ старший лейтенант, — сержант взял пулемет наперевес, — давайте лучше вместе — надежней как-то!
Но комроты уже бежал вдоль состава. Он был в двух вагонах от пожара, когда из дыма перед паровозом появилась группа красноармейцев. Кашляя, растирая слезящиеся глаза, они жадно хватали воздух. Впереди бежал высокий широкоплечий старшина с совершенно черным от копоти лицом. Бойцы, пытавшиеся тушить пожар, бросили работу.
— Тикайте, хлопцы! — хрипло крикнул закопченный здоровяк. — Там не продерешься — битум горит! Надо к хвосту и со станции, пока не поздно.
— Отставить! — заорал Петров. — Прекратить панику!
Он подбежал к людям.
— Где командиры?
— Бомбой убило! — крикнул кто-то из красноармейцев.
— Что, всех сразу?
— Они под платформу полезли, а туда бомба угодила… — рыдающим голосом ответил другой. — Всех троих на куски! Товарищ командир, у нас тут снаряды — сейчас рваться начнут! Тикать надо!
— К-куда тикать? — от бешенства Петров начал заикаться.
В первые недели он видел немало подобных сцен, и люто возненавидел эту привычку людей: перед лицом опасности превращаться в стадо. Больше всего злило то, что пока одни, несмотря ни на что, пытались делать дело, другие бросали все и, обезумев от страха, любой ценой старались спасти свою жизнь, с его, старшего лейтенанта Петрова, точки зрения совершенно никчемную. Слишком много хороших ребят сгорело на глазах у комроты-1, и он не находил оправдания трусости. В конце концов, он-то никуда не бегает и не орет! Хотя очень хочется.
— Слушай мою команду! Пожар необходимо потушить! За штабелями — цистерна с водой. Вы двое — бегом к соседнему эшелону! Найдите майора Шелепина, скажите — Петров просит танк, отбуксировать цистерну. Остальные — продолжаем сбивать огонь! Где паровозная команда?
— Сбежали! — злобно ответил старшина. — Чего ждать-то? Там порох, заряды к стапятидесятидвухмиллиметровым! Если пыхнет — все изжаримся, а потом и снаряды рванут. Уходить надо!
— Сейчас собьем замки и начнем выносить заряды и тушить пламя внутри, — не обращая внимания на паникера, обратился к бойцам Петров — вы двое — берите ломы…