В августе жену знать не желаю
Шрифт:
С того дня он стал спрашивать себя, кого он обманывает — жену или любовницу. Но так и не смог этого понять до конца. Дело в том, что он обманывал себя самого. Он отдал дочь в пансион и уговорил жену уехать. На вокзале она заплакала:
— Я, — сказала она, — этого не заслужила.
Тоже мне довод! Ясное дело, не заслужила. Но при чем тут это? Такая беда, эти глупые женщины! А какая беда — умные женщины! Дон Танкреди пришел в ярость. Но когда поезд тронулся и, стоя на перроне, распутник увидел, как наконец исчез упрямо, до последнего, отчаянно махавший и махавший в окне платочек, он
Назло он начал изменять любовнице с другой женщиной, потом с третьей и так далее. Ему было грустно. Он не знал, грустит ли он по одной женщине, либо по другой. Он думал: «Опишу-ка я эту историю: Радости любви. Это будет шедевр. Но сколько жизни у нас отбирает такой шедевр!»
Он стал путешествовать. Он переменил много женщин и много стран. Но когда солнце заходило, чтобы уступить место сумрачному свету, убивающему день, когда наступал час, в который он некогда возвращался домой и жена, ожидавшая у окна, сама открывала ему дверь, его охватывала глубокая грусть и он думал: «Где ты? Я здесь, в плену у самого себя». И так было, где бы он ни находился!
Впрочем, иногда вместо «Где ты?» он ловил себя на том, что вопрошал: «Где вы?» А другой раз ему хотелось выпить стакан молока в деревне, рядом с коровой, застывшей на обочине белой дороги, тянущейся вдоль зеленых лугов; или стоящей в неровно мощеном проулке, среди темных деревенских домиков. Он вспоминал первый ужин с женой, когда они еще не были даже знакомы, в привокзальном ресторане на маленькой русской станции, она тогда сидела за одним столом, а он за другим. Входили и выходили незнакомые люди. Там было холодно и мрачно. Все предвещало беду. Все должно было кончиться так.
Вдруг дон Танкреди почувствовал, что болтанка прекратилась. «Может быть, — подумал он, — мы пришли». Но сумочка открылась, и Баттиста сказал:
— Дон Танкреди, мы сейчас умрем.
— Я так и думал! — завопил старый распутник.
Баттиста сидел на обочине тропинки; он был измучен.
— Бр-р, как холодно! — сказал дон Танкреди. — Закройте сумочку.
Молодой человек не ответил. Устремив взор в небо, чтобы вверить душу господу, он заметил, что молодой месяц пребывает в первой четверти.
— Когда наблюдаешь первую четверть Луны, — сказал он, — нужно загадать желание, и оно исполнится.
Он три раза поклонился, как было положено, и пробормотал:
— Прежде чем умру, я хотел бы еще раз увидеть прекрасную наездницу из городского парка.
— Что за желание! — проворчал дон Танкреди. — Попросили бы лучше, чтобы мы оба спаслись!
— Не нужно просить невозможного, — сказал молодой человек. — Теперь, если Луна принесет мне удачу…
Дон Танкреди перебил его:
— Я, — сказал он, — прежде чем умру, хотел бы увидеть свою дочь, которую бросил девочкой; если Луна принесет мне удачу. Посмотрим, кто окажется удачливее. Но… Тише! Кажется, я слышу быстрые и легкие шаги.
Баттиста затаил дыхание: в самом деле, послышалось приближение быстрых и легких шагов. Молодой человек спрятался за вековой елью и стал ждать, а…
— Холодный пот выступил у него на лбу, — скажут читатели.
Нет. А сердце его бешено колотилось.
И
«Неужели она?» — подумал наш друг.
Он положил дона Танкреди в сумочку, выступил вперед и, галантно поклонившись, собирался уже произнести одну из фраз, которые говорят в этих случаях: «Разрешите вас на одно слово, синьорина?» — как вдруг девушка испуганно вскрикнула.
— И здесь вы? — сказала она. — Да оставьте же меня в покое, ради бога!
Баттиста быстрым движением спрятал свою старую шляпу: перед ним стояла незнакомая наездница из городского парка. Он поборол свою робость:
— Синьорина, вы позволите вас проводить? — сказал он.
— Сударь, — ответила девушка, — я ищу доктора для своей матери.
— Здесь как раз живет один недалеко отсюда, — сказал молодой человек, который уже больше не чувствовал ни усталости, ни холода.
Дон Танкреди хотел вмешаться, но Баттиста спрятал сумочку в карман и стал напевать, чтобы заглушить голосок своего непрезентабельного спутника. Быстрым шагом молодые люди добрались до дома, на двери которого Баттиста видел фамилию доктора. Здесь все было тихо и пустынно. Они дернули за шнур колокольчика и подождали минуту. Из дома не доносилось ни звука. Они стали бешено стучать в стекла низких окон. Снова подождали. Ничего. Они снова стали стучать, еще сильнее, и наконец изнутри донесся сонный голос:
— Мерзавцы! Вы прекратите когда-нибудь беспокоить спящих порядочных людей?
Баттиста страшно перепугался. Но Эдельвейс проявила храбрость.
— Извините, — сказала она, — что беспокоим вас в такой час. Мы хотели бы узнать, дома ли доктор.
Окно открылось и в проеме показалась почтенная лысина старого ученого. Он внимательно оглядел обоих.
— Да, дома, — сказал он. — Это я. Доброй ночи.
И стал было закрывать окно.
— Будьте так добры пойти со мной, — умоляюще сказала Эдельвейс, — пожалуйста.
— В такое время?
— Да, прошу вас, это очень срочно.
— О-ох! — произнес доктор.
Он быстро оделся, ворча, и вскоре вышел на улицу.
— Извините, — сказал он, указывая на свою совершенно лысую голову, — что я в таком виде: я потерял волосы.
— Да ничего, — воскликнул Баттиста.
— Зато, — весело продолжал старичок, — я отрастил вот это. — И показал на свою седую бороду. Потом посмотрел на молодых людей с бодрым видом человека, который только что встал и умылся. — Куда мне надо идти?
— Пожалуйста, за мной, — сказала Эдельвейс.
Молча они тронулись в путь.
Не прошли они и сотни шагов, как вдруг голос недалеко от них крикнул:
— Ноги вверх! Пардон. Я хотел сказать: Руки вверх!
— Джеппи! — закричал Баттиста.
И конечно же он прикрыл бы своим телом Эдельвейс, если бы в этот момент у него предательски не подогнулись колени. Но бандит не имел свирепых намерений. Уже давно это «руки вверх!», как и у всех бандитов с определенным стажем разбоя, стало для него простой привычкой. Можно сказать, он считал это приветственной формулой. Увидев, что в группе женщина, он с грубой галантностью снял шляпу, похожую на сахарную голову, и сделал поклон.