В Августовских лесах
Шрифт:
– Маленько оправлюсь, по лесам пойдем своих искать, партизанить будем. Вот сегодня фашисты напали - ихняя взяла... Но подождите - это только начало! Вот только руки мои!.. Э-эх!
– Максим попытался пошевелить руками и болезненно сморщился.
– Ничего, товарищ Бражников, я вам помогу. Вечером думаю пробраться в Гусарское, разузнать, что делается там. Продуктов захвачу, может, какое лекарство найду. У меня жинка запасливая. Сейчас мы отсюда уйдем. Я тут знаю такие места, что сам дьявол не разыщет. Будет у нас и рыба и дичь.
Покончив
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Рано утром, услышав тяжелый гул артиллерийской стрельбы, Франчишка Игнатьевна проснулась. Вскочив с кровати, она подбежала к окошку. Но оно выходило в сад Седлецких, и увидеть оттуда много было нельзя. Вернувшись к кровати и сдернув с Осипа Петровича одеяло, Франчишка крикнула:
– Осип! Ну, вставай же ты, Осип! Слышишь, что творится?
– А что такое случилось?
– спросонья испуганным голосом спросил Осип Петрович.
– Да поднимись же, Езус-Мария! Как будто я генерал и могу знать, почему стреляют! Тебе лучше знать, ты старый солдат!
– Может, какое учение?
– кряхтя и почесывая спину, ответил Осип.
– От такого чертова учения хата развалится и окна повылетают. Потом Франчишка замазку добывай да вставляй. Нехай оно пропадет, такое учение. Ось, ось, матка бозка!
Франчишка Игнатьевна присела на край постели и от страха подпрыгивала вместе с деревянной кроватью. А тут на нее напала еще икота, которая не давала ей покоя и вывела Осипа Петровича из терпения.
– Ось як! Гык!.. Совсем с ума посвихнулись! Гык!
– Перестань ты в ухо гыкать!
– прикрикнул Осип.
– Что я, сама гыкала? У меня тут в печенках гыкает! Тут так загыкаешь, глаза выскочат!
– В ухо уж встряло, а ты гык, гык! Помолчала бы трохи...
– Чем ворчать-то, как старый домовой, встал бы да пошел, да узнал бы, да жену успокоил, как это хорошие муженьки делают. Небось на Клавдию Федоровну муж так не ворчит, коли она в другой раз и заикает...
– На черта мне такое узнавание! Вот напустилась спозаранку! Як будто я сам из пушек палю и ей спать не даю. Сама над ухом палит, як из пары добрых пистолей. Говорю, военное учение, хочешь - слухай, хочешь - нет!
– От петуха яйца не дождешься, так и от тебя доброго слова!
– Я уже все добрые слова, какие у меня были, давно повысказал. Нет у меня добрых слов для такой трещалки.
– Осип Петрович повернулся на другой бок и потянул на себя одеяло.
Как ни страшно было выходить Франчишке Игнатьевне, но утерпеть не было никакой возможности, тем более она услышала, что проснулись и захлопали дверями соседи, с улицы доносился громкий разговор. Франчишка Игнатьевна торопливо накинула на плечи платок, выскользнула в сени,
Гул стрельбы ни на секунду не умолкал. Возле дома Юзефа Михальского толпились люди. У крыльца, одетый в полувоенную форму, рядом с громко разговаривающим отцом стоял Владислав и курил папиросу.
– Мы этого давно ожидали. Германская армия такая, что завоевала всю Европу. Капут Советам!
– возбужденно говорил Михальский.
Все молчали. Олесь Седлецкий стоял в сторонке, тревожно посматривал на небо и прислушивался к рокоту высоко летящих самолетов.
Мелкими шажками сбоку подходила Франчишка Игнатьевна, начиная понимать сущность разговора.
Со стороны пограничной заставы доносились густая пулеметная дробь и резкие хлопки одиночных выстрелов.
– На заставе уже бой, - поднявшись на верхнюю ступеньку крыльца, сказал Владислав, вглядываясь в сторону Новичей.
– Что там застава!
– горячился его отец.
– Через полчаса там одни кирпичики останутся. У меня недавно был один разговор с верным человеком... про германскую армию...
Владислав, быстро сойдя с крыльца вниз, дернул отца за руку и что-то шепнул ему на ухо.
Юзеф повернулся и злыми глазами уставился на Франчишку Игнатьевну.
– А тебе, босоножка, что здесь нужно?
– стуча по земле палкой, крикнул Михальский.
Франчишка Игнатьевна сначала растерялась, опешила, но тут же оправилась и приняла оборонительную позу:
– Хай я буду босоножка, добре... А ты кто такий? Куркуль недобитый! Ты на меня палкой не махай, не махай! Я ж тебя все равно не испугаюсь. Тоже мне разгусачился! Вытянул шею, смотри, лопнет! Босоножка!
– Геть ты отсюдова, чертова баба!
– Михальский поднял палку, но Владислав удержал его и попросил Франчишку Игнатьевну уйти от греха подальше.
Франчишка Игнатьевна, суля старому Михальскому кучу бесенят за пазуху, повернулась и собралась уходить. Но в эту самую минуту над головами толпившихся людей пролетел со свистом тяжелый снаряд и с грохотом разорвался в саду Михальских. С треском повалилась старая яблоня, на улицу упали комья земли. Оцепеневшая Франчишка Игнатьевна какое-то мгновение после разрыва снаряда постояла на месте, потом упала на землю, полежала, как она потом рассказывала, трошечки, ощупала коленки, они оказались целыми, вскочила и помчалась к своей хате.
Осип Петрович уже был одет, стоял у открытого окна и невозмутимо курил свою цигарку.
– Война, Осип, слышишь? Жинку твою чуть не загубили, - задыхаясь, проговорила Франчишка Игнатьевна.
– Снова началась, проклятущая! Як меня вдарило, перевернуло несколько раз, як куриное перо, и через забор кинуло... Кажись, я уже на том свете побывала и назад возвернулась...
– Может, тебя того... куда-нибудь зачепило?
– с тревогой в голосе спросил Осип Петрович.
– Ничего меня не зачепило! Я стояла, як верба, и даже не шелохнулась, а чего мне ховаться...