В белую ночь у костра
Шрифт:
Тут дядя опять раскурил трубку, затянулся и, хитро улыбнувшись, продолжал:
Заслышав шум её шагов, Жук Скарабей сказал: — Минутку! Давайте с ней сыграем шутку! — (Он шёл в компании жуков.) И, поклонясь Сороконожке, Вперёд он сделал три шага И прошептал: — Какие ножки! Походка у тебя легка! Но не пойму я — хоть убей! — Как двигаешь ты по дороге Свои бесчисленные ноги? — Спросил бедняжку Скарабей. — Шагнёшь— Понял! Понял! — закричал я.
Но дядя нетерпеливо взмахнул рукой и сердито продолжал:
Привстав, она шагнула снова — И вновь упала бестолково! И всё она, как ни старалась, На ровном месте спотыкалась… Тогда, схватив её под мышки (Их тоже сорок, боже мой!), Жуки, несносные мальчишки, Беднягу отвели домой. С тех пор сидит она в квартире И шепчет: — Дважды два — четыре! Пять минус восемь — двадцать два! (Ах, как кружится голова!) Одиннадцать плюс девять — семь… — Не ходит, бедная, совсем, Всё плачет, плачет день и ночь… А ты не смог бы ей помочь?Всё, — сказал дядя. — Надеюсь, ты понял, что надо забыть и что такое притча?
— Понял, — кивнул я. — Надо забыть правила, которым ты меня учил… но зачем ты тогда учил?
— Чтобы ты их знал, но они были бы у тебя в подсознании! А что такое притча?
— Это… это когда говорят о чём-нибудь совсем другом, чтобы объяснить совсем другое!
— Верно, — кивнул дядя. — Притча — это иносказательный рассказ, содержащий нравоучение. Он может быть и в прозе.
— Кто написал эти стихи? — спросил я.
— Один человек…
— Кто?
— Мой хороший знакомый. — И дядя встал. — А ты вёл себя сегодня, как та глупая Сороконожка! —
— А ты Скарабей! — крикнул я, вскочив и кинувшись на дядю. — Скарабей! Скарабей!
И Чанг вдруг тоже вскочил и залаял, весело и звонко, но кинулся он не на меня и не на дядю — а в воду!
Я оглянулся: с того берега, ловко балансируя на камнях, приближалась к середине реки фигура высокого человека…
— Веди себя прилично, — сказал дядя. — К нам идут!
— Как «идут»? Ведь это же на том берегу!
— Сейчас увидишь «как», — ехидно сказал дядя, а сам не отрываясь смотрел на человека…
Человек на бревне
Я тоже стал смотреть на человека. И Чанг — он стоял в воде и тоже смотрел, повизгивая. Мне это показалось странным — что Чанг повизгивает, а не рычит.
Человек дошёл по камням почти до самой середины реки. На мгновение он остановился и помахал нам рукой, что-то крикнув. Но его, конечно, не было слышно. Даже странно было смотреть, как он открывает рот и кричит, а звука нет. Только шум реки. Как во сне.
И человек был как во сне, потому что он вёл себя очень странно. В руках у него была ровная тонкая палка. Опираясь на неё, он встал на последний камень. Дальше камней не было. Дальше была вода, но какая! — дальше было какое-то водяное столпотворение, мощный поток метров сорок в ширину, и вода в нём неслась с бешеной скоростью. Очевидно, поток был очень глубокий, потому что вода в нём была тёмно-синяя и камней не было видно, только ниже по течению из воды торчал огромный каменный лоб, вокруг которого бушевали волны и хлопьями летела пена по ветру. Ниже был порог, а ещё ниже — плёс.
Самое же странное — что у человека был действительно такой вид, как будто он собирается к нам. «Что он, поплывёт, что ли?» — подумал я с удивлением, потому что человек был в одежде. Правда, босой — брюки были закатаны до колен. Ещё на человеке была неопределённого цвета куртка и бесформенная кепка на голове. Накомарника у него не было. Сбоку, на верёвочке, болтался холщовый мешок. Вся одежда была какая-то бесформенная, но сидела она на нём удивительно ладно, потому что он был высокий, богатырского сложения, с широкими плечами, маленькой головой и длинными ногами.
— Что он, по воде, что ли, пойдёт? — спросил я.
— Как Христос! — рассмеялся дядя.
— А Христос ходил по воде?
— Молчи и смотри! — глухо сказал дядя, держа трубку в зубах. — Больше не увидишь!
«Кого больше не увидишь? — подумал я. — Человека?» Мне стало не по себе. Но дядя был спокоен. Он только очень внимательно смотрел на реку, изредка попыхивая трубкой, и тогда ветер вырывал из неё клубы дыма и красные искры, которые мгновенно таяли.
Я снова взглянул на человека и увидел, что он опустился на корточки и что-то делает в воде руками. Там лежало бревно! Поперёк реки лежало длинное бревно, прибитое мощным течением к камням, и человек что-то делал с ним в воде.
Тоненький комарик, звеня, сел мне на нос, пытаясь напиться крови, но я машинально смахнул его, продолжая смотреть.
Человек приподнял толстый комель бревна и с трудом вкатил его на камень. Теперь бревно своим толстым концом лежало на камне, а другой, тонкий конец уходил в воду, и там его течением всё ещё прижимало к другим камням, тянувшимся цепочкой к противоположному берегу, откуда пришёл человек.
Человек на последнем камне переступил через комель бревна, упёрся в него грудью и стал спихивать его по другую сторону камня, вниз по течению. Наконец оно перекатилось и плюхнулось в воду, окатив человека фонтаном брызг. Человек стал проталкивать толстый конец бревна вперёд. Бревно продвигалось всё быстрее, вот оно уже торчало ниже камней на целую треть… потом на всю половину… и вдруг двинулось само! Тогда человек встал на него одной ногой, другой оттолкнулся от камня — и выскочил на бревне в середину потока!
Я невольно ахнул. Дядя рассмеялся, громко и раскатисто, и в голосе его звучали победные нотки, как будто это он сам вылетел на стрежень…
Дальше всё произошло очень быстро.
Человек стоял на бревне, чуть пригнувшись и наклонившись вперёд — как лыжник! — и летел над водой. Бревна под ним почти не было видно, как будто он скользил по волнам! Несколько раз он сделал какие-то неуловимые движения своим гибким телом, оттолкнулся палкой от промелькнувшего мимо каменного лба — он нёсся, как птица! — на секунду исчез в брызгах потока и опять возник, но уже на ровной глади плёса, стоя во весь рост и помахивая в воздухе рукой…