Шрифт:
ВАРЕЖКИ
Это письмо из Москвы пришло к Дарье, и когда она еще не перестала его ждать, хотя все соседи в один голос говорили:
— Не напишет. Некогда ему сейчас в
Дарья читала газеты. Она ясно отдавала себе отчет: адресат ее очень занят, но ни на минуту не сомневалась — ответ ей все-таки будет.
— Дело у меня серьезное. Человека касается.
И ответ пришел. Однажды утром на виду у всей деревни почтальон дядя Саша-каланча, спрямляя снежную тропку, с тяжелой сумкой на плече пробрался к старухиной хатке, постучал по краешку наличника:
— Важный пакет тебе, Дарья. Отворяй.
Никто не узнал тогда, что говорилось в том пакете, но по всему видно было — своего старуха добилась. И все сразу вздохнули с облегчением: хлопотала она за обиженную кем-то местную учительницу — одинокую, хворую, тоже совсем старую.
А через неделю деревенские окошки стали свидетелями еще более удивительной картины. Дарья, которая от ветхости вот уже лет десять никуда не выходила из дома, с каким-то узелком быстро семенила в сторону станции…
Город встретил ее шумом, сутолокой, но старуха прямо с вокзала, нигде не задерживаясь, направилась к центру и скоро каким-то чудом добралась до места.
— Вы к кому, бабушка? — остановил ее возле высокой стеклянной двери человек в военной форме.
— Мне самого повидать надобно.
— Пропуск иметь полагается.
— Знаю, что полагается, да времени у меня маловато — нынче приехала, нынче и обратно. Ты уж сам, сынок, позвони куда следует.
Еще в поезде обдумала Дарья, что и как скажет при встрече с Ильичем, а вышло все по-другому. Когда переступила порог кабинета, в котором работал Ленин, все приготовленные слова забыла начисто. А он быстро поднялся ей навстречу из-за стола, загроможденного книгами, и заговорил первый:
— Здравствуйте, Дарья Семеновна. Садитесь, вот сюда, к свету, и рассказывайте. Какой у вас разговор ко мне?
Дарья помолчала, еще раз попыталась собраться с мыслями, но так и не пришло ей на память ни одно из тех задуманных слов:
— Вижу, мороки тебе здесь и без меня хватает. Потому разговор у нас недолгий будет. Просто спасибо пришла сказать. Не за себя, за учителку нашу хлопотала. Спасибо, что подсобил.
Владимир Ильич глядел на нее внимательно, стараясь поскорее понять и припомнить, о чем и о ком речь идет, но ничего из этого не получалось.
Старуха заметила его смущение, но виду не подала — встала, подошла совсем близко и развязала принесенный узелок:
— А это тебе. Ты не серчай, прими, как от матери принял бы.
На самый краешек стола легли две серые варежки. Легли так мягко и так тихо расправили возле зеленого сукна свои пушистые складочки, будто задумчиво вздохнули о чем-то.
Вырвался еле заметный ласковый вздох и у старухи:
— Наши, простецкие. Носи на здоровье.
Ленин бережно взял одну варежку и примерил. Пришлась она в самую пору:
— В наших краях тоже такие вот вяжут. Крученая шерсть. Спасибо вам большое.
Хотел еще что-то сказать, но старуха суетно стала прощаться и ушла так же неожиданно, как появилась:
— Ты уж извини, спешу. За Можай шагать ночью придется.
Однако, выйдя из стеклянных дверей, она вдруг как-то сразу перестала торопиться и пошла по большому, как сам город, двору совсем медленно, степенно, как по своему собственному. И как-то почти по-домашнему, по-деревенски садился ей на укутанные платком плечи сухой, граненый снежок января.
Старуха остановилась, оглянулась вокруг — на золотые купола старинных храмов, на зубчатую стену, тоже старую, но такую розовую, будто ее только что сложили, на ровные ряды давно отшумевших пушек, — и на душе у нее стало совсем хорошо.
Дважды вспыхнул и отлетел за реку Москву — в вечереющее Зарядье — перезвон курантов, а она все переступала с ноги на ногу, улыбаясь своим мыслям.
У Боровицких ворот поджидали старуху сани-розвальни. Кучер, потирая красные от мороза руки, объяснил:
— Ленин прислал. Велел до самого вокзала довезть.
Вернулась Дарья в деревню веселая, разрумянившаяся. Односельчане, послушав ее рассказ, не удержались от шутки:
— Ты вроде бы помолодела даже!
— А чего мне делается? Вон пушки в городе стоят под снегами, поди, триста зим — не ржавеют.
Не знала вот только Дарья, носит ли варежки тот, кому они были связаны.
— Да на кой они ему, ты сама рассуди, — говорили соседи. — У него, небось, кожаные, на гагачьем пуху. А еще того лучше — может, ангорской шерсти.
— Это верно, — соглашалась старуха, — мои, видать, ни к чему. А может, все-таки носит в морозные-то дни?..
И в глубине души надеялась: носит.
Вскоре деревенские парни побывали в городе. Воротились и первым делом к Дарье:
— Носит! Сами видели. Носит и похваливает. Очень, говорит, теплые. Теплее любых ангорских.
Дарья слушала парней молча, а возле самых очков ее колюче поблескивали на ранней вечерней зорьке остро отточенные стальные спицы.
Рядом на подоконнике лежали готовые варежки. Шерстяной палец одной из них торчал так, будто она уже натянута на чью-то огромную руку.
— А это кому еще, Дарья Семеновна?
— А это Ильичеву кучеру. А еще почтарю нашему. Саше-каланче. Вишь, какую тяжелую сумку с письмами таскает он по морозу-то каждый день.
…Много лет прошло с тех пор. Нет Ленина, давно нет и самой Дарьи. Другой почтальон спрямляет по утрам снежные тропки к Дарьиной деревне, но спицы, которыми вязала старуха свои бесценные подарки, живут и работают, видать, без отдыха.