В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»
Шрифт:
Серёжа прошёл буквально в полушаге — они даже и не подумали его заметить. А ведь, между прочим, из одной тимуровской команды!
Он сел к себе за парту, вынул учебник истории, но читать не хотелось. Да и ни к чему: его спрашивали на том уроке. А за Тамарой Густавовной такого не водилось — спрашивать два раза подряд. Серёжа, по правде говоря, этим обычно пользовался.
Сейчас он, сам не зная зачем, всё же открыл нужные страницы — длиннющий параграф о положении крестьян. Прочитал несколько строк. Однако ничего не запомнил. И таким пустым показалось ему это
Он отодвинул книгу и стал смотреть в чёрную, сто раз исцарапанную и сто раз покрашенную спинку парты. Были здесь и Серёжины царапины — этого года и даже прошлого. Он любил рассматривать их — каждая что-нибудь ему напоминала. Серёжа ведь был человек одинокий, и всякие такие мелочи, другим вообще заметные, имели для него значение.
Треснул звонок. Но не тот приветливый, что прекращает урок, а другой — суховатый, неласковый. Так всегда казалось Серёже Петрову. Сейчас он ничего этого не заметил. Он просто машинально встал вместе со всем классом, потом машинально сел. Пошли обычные предстартовые минутки: кого нет, что было задано, кто хочет отвечать…
Серёжа не хотел!
Он сидел за своей последней партой, словно кем-то отделённый от всего класса. Ему припомнилось вдруг недавнее собрание — как раз перед Новым годом, перед каникулами…
Было необычное для таких дел время — семь часов вечера. Шестой «В», битком набитый, чем-то похожий на Ледовый дворец во время хорошего матча, даже и гудел как-то по-хоккейному. Шло родительское собрание и сбор отряда одновременно. Пахло духами — от мам. Окна были завалены тяжеловесными отцовскими шубами, шарфами и шапками.
Тамара Густавовна, раскрыв классный журнал, говорила по алфавиту о каждом ученике. Говорила она, в общем-то, не обидно, сор из избы перед родителями не выносила. За это её, между прочим, и любят в классе: она понимает человека. Потому что родитель тоже разный. На собрании он, может, даже заступится: чего, мол, вы моего сына обвиняете! А дома как всё вспомнит — за ремень. Не посмотрит, что ты акселерированный.
А Тамара Густавовна умно поступает. На простом классном часе она каждому выдаст. Зато на собрании с родителями наоборот — старается поощрить человека. Тем более перед каникулами.
Серёжа Петров был в списке почти что последний, пятый от конца или шестой. И Тамара Густавовна то ли выдохлась, то ли ещё что. В общем, она сказала так:
«Серёжа Петров… Пожалуй, всё в порядке. — Подумала и добавила: — Пожалуй, никаких проблем».
И перешла к Сахаровскому. Отец Серёжин как-то вроде удивлённо посмотрел на Тамару Густавовну, потом на Серёжу. Толкнул повыше на нос очки…
По дороге домой он спросил:
«У тебя действительно всё в порядке? Как-то она…»
«Ты же дневник видел!» В ту минуту Серёжа был скорее доволен, что отделался так безболезненно. Ведь учителя всегда при желании найдут, что родителям сказать. Верно?
Потом слова Тамары Густавовны нравиться ему почему-то перестали… Нет, не выдохлась она. Про Соколова, наверно, целых минут пять говорила, что он любит, мол, покомандовать и покрасоваться, но в самых ответственных для души ситуациях умеет поступить принципиально. «В ответственных для души…» Надо же! Душа какая нашлась! А Петров, видите ли, никаких проблем…
— Серёжа Петров! — мягко произнесла Тамара Густавовна. — То, что тебя спросили на прошлом уроке, вовсе не даёт тебе права не работать на нынешнем.
Серёжа вздрогнул. Его странно поразило, что Тамара Густавовна, сидя, сумела разглядеть его на последней парте, за добрым десятком спин, и что она, оказывается, знала его нехитрую политику, и что оба они в одну и ту же секунду думали друг о друге!
Но всё-таки Тамара Густавовна была не такая, чтоб с первого раза гробить человека: мол, не слушал — садись, два! Это Серёжа знал, и потому он скорее кинулся вникать, что там происходит на свете. Ага! Спрашивали Пашку Осалина, и отвечал он довольно-таки толково. По крайней мере бойко. Значит, дополнять его не понадобится и есть время пробежать следующий кусочек параграфа.
Серёжа пробежал его. Фразы лезли в голову плохо: с ходу ведь не переключишься. Со второго раза всё же запомнилось. А тут и Осалин кончил.
— Садись, Паша, четыре… Следующим пойдёт… Полозова Таня.
Ничего себе ложились снаряды! Осалин на одну строчку выше Серёжи, Полозова — на одну строчку ниже. Пристреливается Тамара Густавовна, но всё же и даёт очухаться. Человек!.. Серёжа кинулся чихать третий кусок, последний. И снова успел!
Вызвали Жужину…
Какое-то охлаждение, не то обида опустились на Серёжу Петрова, словно осенний туман. Жужина отвечала на хилую троечку, путалась в элементарщине. И ясно было, что кому-то придётся добавлять. Но Серёжа знал, не вызовут его! Ничего Тамара Густавовна не намекала, ничего не пристреливалась. Просто пугнула разок да и помнить забыла. «Петров… Никаких проблем!»
Ладно, запомнится… Назло Тамаре Густавовне он не слушал её объяснения, хотя известно, что слушать всегда лучше, особенно историю: потом можно почти не учить.
Пробрякал последний звоночек, нестройным салютом постреляли крышки парт. И потом все ушли. Серёжа остался один. И никто не спросил его, зачем он сидит здесь, в опустелом, усталом классе. Валялись бумаги, на доске, небрежно вытертой, остались цифры и формулы. И пол бы, между прочим, неплохо протереть… Дежурнички!
Кстати, а кто сегодня дежурные? За целый день Серёжа как-то не обратил на этот пустяк внимания: не он, а там и ладно.
Теперь его почему-то задела эта халатность. Если б я так, подумал он, сразу бы начали. А им всё как с гуся вода!..
Им… А кому это «им»? Получалось, что всем, всему классу… Неужели же весь шестой «В» был против одного человека?! Скажу отцу, пусть меня в другую школу переведут — и кранты! Не хочу я с этими гадами учиться. И учителей получше себе найду!
Открылась дверь, в класс вошли Горелов и Сахаровский. У Борьки в руках было ведро с водой и тряпка, а Горел нёс на плече швабру. Они о чём-то говорили — такие лица у них были. Но, увидев Серёжу, замолчали.