В битвах под водой
Шрифт:
– Тинико, насколько мне известно, женское имя. Почему же это вас обидело?
– заинтересовался я.
– Или это секрет?
– Не обидело, товарищ командир, но... я так... Кок... он не в свое дело лезет, - матрос густо покраснел.
Я не стал его расспрашивать, хотя упоминание о неизвестной девушке заинтересовало меня.
– Обед действительно вкусный, - я передал пустую посуду матросу, исполнявшему обязанности вестового.
– По-моему, обед обычный, - возразил Поедайло, - в приличном ресторане его бы постеснялись подавать...
– Там варят без глубинных бомб, - подхватил
– И без болтов, - механик вытащил из своей миски стальной болт.
– Черт знает, что такое. Вызовите кока в центральный пост!
Кое-кто прыснул. Вид у механика был суровый.
– Почему борщ варите с болтами?
– строго спросил механик, когда кок появился в отсеке.
– Во-от он где!
– расплылся в улыбке кок.
– Это же от компрессора. Вот обрадуется старшина. Он его искал, искал. Проклятой бомбой... той, которая нас чуть не утопила, как шибанет! Мы искали, искали, а он, оказывается, в кастрюле... Вот хорошо, а то компрессор проволокой повязали, работает, но...
– Какой компрессор? Какой болт? А куда он дел запасные части? Разрешите, товарищ командир, схожу посмотрю. Это же важный механизм, а они... проволокой...
– Пусть доложит старшина, зачем вам ходить. Работал же компрессор, значит, держит проволока, - возразил я, едва сдерживая смех.
– А болт чистый был, товарищ командир, я его сам только утром, во время приборки, чистил, - заговорил кок.
– От него в суп грязь не могла попасть... ну, если только смазка там.
– Да, ничего себе... специя, смазка от болта, - вставил Трапезников.
– Ничего, ничего. Значит, болт пошел впрок: все говорят, что борщ хороший. А плов тоже с болтом?
– взял я тарелку в руки.
– Или второе блюдо уже без всякой приправы?
– Никак нет, товарищ командир. Плов во время бомбежки был закрыт. Разрешите идти?
– кока, очевидно, обидел общий смех, вызванный моей шуткой.
– Вы смеетесь, а не думаете над тем, что он храбрее вас обоих, - начал молчавший все время боцман, как только кок вышел из центрального поста. Он обращался к Трапезникову и Поедайло.
– Кругом рвутся бомбы, а он готовит обед. Не рассуждает, как некоторые, а делает свое дело. Не кричит: "Бомбы, бомбы", а готовит обед! Понятно?
– Да мы не зло смеемся...
– Еще бы зло смеяться!
– посуровел Халилов.
– Я бы вам посмеялся зло. Ишь ты! Не зло смеются. Кок у нас очень добросовестный матрос. Он поварские академии не кончал. Сам все по книжечкам разным изучает. Ты говоришь, в ресторане постеснялись бы подать, а я говорю, не постеснялись бы. Лучшего борща не приготовишь... У тебя, Поедайло, аппетита нет, ты переволновался от испуга...
– Конечно, я не храбрый!
– обиделся Поедайло, - но...
– Не только ты, мы все не такие уж храбрецы, - не дал договорить боцман, мы бы лучше на свадьбе гуляли, чем зайцами бегать от бомб. Но раз надо... раз надо, так будь мужчиной, умей держать себя. Вот хитрость в чем заключается...
Боцман еще долго поучал бы матросов, но ему помешал помощник командира, который доложил мне об окончании обеда и готовности корабля к всплытию.
Оторвавшись от грунта, мы медленно
Наконец приборы показали перископную глубину, и я смог поднять на поверхность находившийся в бездействии долгие часы перископ.
Ясный, безоблачный летний день клонился к вечеру. Солнце висело над низменным молдавским побережьем. На море был полный штиль, но поверхность моря рябило легким дуновением вечернего ветерка.
При предварительном осмотре на горизонте не было замечено ничего. Но едва я перевел окуляр перископа на "увеличение", как прямо по корме заметил два небольших буйка с яркими бело-красными вертикальными полосами. Буйки находились на небольшом расстоянии один от другого и внешне были совершенно одинаковы. "Наша могила", мелькнула мысль. Возле буйков плавали обломки деревянных предметов, куски пробки и еще что-то. По всей вероятности, глубинные бомбы с катеров попали в один из потопленных транспортов, которыми этот район был усеян довольно густо На поверхность поднялись обломки, и признаки гибели подводной лодки были налицо.
– Курс к месту потопления транспорта 336 градусов!
– доложил штурман.
– Лево на борт!
– скомандовал я, получив рапорт штурмана, - ложиться на 336 градусов! Подвахтенным идти отдыхать!
Часть людей ушла с боевых постов, передав свои обязанности остающимся на вахте.
На курсе 336 градусов мы проходили мимо полосатых буйков. Я дал взглянуть на них по очереди помощнику командира, боцману и матросу Трапезникову.
– Горе-топилыцики! Кишка тонка!
– заметил по адресу катеров Трапезников.
– Опять бахвальство!
– обрезал Халилов.
– Они топильщики такие, что ты целый день был бледный, как моя бабушка после смерти. А сейчас ты храбрец! Ишь ты какой! Иди спать!
Трапезников, повинуясь приказанию, ушел из центрального поста.
– Не слишком ли много вы ругаете своего... парня?
– едва не вырвалось у меня: "младшего сына", - он матрос исправный.
– Парень хороший, - боцман говорил о Трапезникове почти с отцовской нежностью, - я еще вышибу из него кое-какую дурь, и тогда увидите, какой он будет. У него еще много этой дури... а так он... лучше всех... во всяком случае очень хороший матрос.
Прямо по носу на фоне низменного берега начал вырисовываться силуэт транспорта. У нас не было торпед, и вид вражеского судна не мог вызвать у нас иного чувства, кроме чувства досады и сожаления. Но недолго нам пришлось сокрушаться. Когда расстояние до судна сократилось, мы заметили, что транспорт стоит на месте. Еще через несколько минут все стало ясно. Перед нами был вражеский транспорт, который мы торпедировали утром. Он лежал у самого берега на мели. Вся кормовая часть его либо находилась под водой и потому не была видна, либо была оторвана взрывом торпеды. Носовая часть, мостик и надстройка возвышались над водой. Из накренившейся к берегу трубы шел едва заметный пар. У борта судна с нашей стороны стояли малый морской буксир и разъездной катер. Они, видимо, были заняты спасением людей и имущества. Обстановка казалась благоприятной для нас. Преследование нам не угрожало, и я решил показать результаты нашей утренней атаки экипажу.