В бобровом краю
Шрифт:
Я жил в лесной деревушке. Августовская погода была прекрасная, и каждый день я вставал с восходом солнца. Я выходил на травянистую улицу, всю в капельках росы, и с радостным волнением смотрел на отделяющийся от горизонта розовый шар. Лучи его золотили на соседней пустующей усадьбе листву трех высоких берез, нескольких рябин и одинокую сломленную черемуху,
В это утро высохшие ветки черемухи были заняты множеством маленьких птичек. Я пригляделся к ним, это оказались чижи.
Зачем они собрались?
Чижи кричали всей стаей и при этом беспрерывно сновали в разных направлениях по веткам так, что было даже трудно за ними уследить. Мне показалось, что птицы исполняют какие-то танцы, в которых сквозила первобытная радость бытия.
Я внимательно смотрел на этот птичий праздник и, кажется, понимал чижей. Ведь только что была темная ночь, и они спали где-то высоко на ветках деревьев, дрожа от ночной прохлады и крика совы, и вот теперь все страхи улетучились — солнце обогрело их!
И как тут не обрадоваться, не выразить свои чувства энергичным громким криком! У старых чижей это выходило в виде мелодичных трелей, у чижих и молоди более примитивно: «ча-ча», «фиу-фиу».
Праздник солнца! Я видел его у чижей впервые. И длился он, к сожалению, всего минут пятнадцать.. Почти разом птицы умолкли. Затем один из чижей перепорхнул с черемухи на рябину, а с рябины на березу. За ним потянулись и остальные.
Вскоре вся стая спряталась в ветках березы и затихла. И можно было подумать, что чижи улетели совсем. На самом деле у них начался завтрак.
Я подошел к березе, стал под нее и сразу в этом убедился. На меня сверху сыпалась шелуха от расклеванных сережек.
Я повернулся, чтобы уйти, но успел сделать всего несколько шагов от дерева, как надо мной быстро пролетела какая-то хищная птица. Что там, вверху, в ветках произошло, я не знаю, но только чижи с криком опасности бросились с дерева врассыпную. А справа от меня, скользнув по листве, упала в густую траву маленькая птичка.
Я шагнул и увидел на стеблях растений раскинувшего крылья серенького чижонка. Он удержался на крыльях и поэтому не ударился о землю.
Я быстро взял чижика в руки и держал его на раскрытой ладони, но птичка даже не трепыхнулась, хотя глаза у нее были открыты и живо глядели на меня. «Вероятно, не оправилась от падения», — подумал я и пошел с чижом в избу.
Я положил птичку на подоконник, и минут пять она лежала без движения, а затем повернулась и встала на лапки.
Я вновь сходил к березе, нарвал сережек и положил возле птички. И чижик вдруг клюнул сережку раз, другой.
Как я был обрадован, ведь есть надежда, что он будет жив!
И все же чижик неделю (пока я строил клетку) вел себя на подоконнике довольно странно: мало двигался, а когда я подходил, он не испытывал никакой боязни. Казалось, он находился в каком-то оцепенении.
Вскоре подошло время ехать в город, и я решил взять чижика с собой. К тому времени он очень много стал есть, я успевал ему только подсыпать сережки в клетку, а чижик без конца шелушил их.
В городе у меня нашлась большая клетка, и чижик был переселен в эту новую квартиру. Вскоре я угощал его конопляными семенами, тертой морковью и булкой.
Птичка сразу разобралась, что вкуснее, и с большим аппетитом стала клевать этот новый для нее корм.
Дверцу у клетки я не закрывал, и оживившийся чижик иногда выскакивал на подоконник, но быстро возвращался назад, словно в испуге. Однажды он решился все же подольше побыть на свободе и хотел взлететь на клетку, но крылья ему не повиновались.
Птичка доверяла мне, это я замечал. Я даже отметил то, что между нами налаживается определенное понимание. Иногда я насыпал семечки конопли на ладонь, и чижик из клетки перебирался ко мне на руку.
Как доверчиво он глядел на меня своими маленькими темными глазами, и, кажется, они выражали больше чувств, чем можно было предположить в этом маленьком живом существе! Я гладил голову чижа, и он не отстранялся.
Впоследствии, когда чиж свободно уже летал по комнате, он часто садился на руку лишь только затем, чтобы я ему хоть разок провел пальцем по перышкам головы.
Он, серенький, как воробей, в сентябре стал линять и приобрел желто-зеленую окраску, а на голове у него появился как бы черный колпачок.
Голос оказался у птички очень громким, а во время пения мелодичным. Мне ни до, ни после не встречался ни один чиж с такими голосовыми данными, как мой.
Весной, когда я вывесил клетку с чижом за окно, он так неистово сзывал всех пролетавших в окрестностях собратьев, что мне захотелось дать птице свободу. Но я понимал, что мой чиж сейчас может погибнуть от голода.
Нужно было подождать лета, когда созреют семена березы и ольхи.
Прошел месяц, другой, и вот настало время, когда я смело раскрыл дверцу клетки перед отворенным окном и сказал чижу:
— Лети!
Чиж обрадовался, словно понял меня, вылетел из клетки и, как всегда, взвился над ней, пробуя крылья, но тут же растерянно опустился на подоконник. Он заметил, что слева в окне перед ним нет никакой преграды.
Что будет делать чиж?
Я оставил окно открытым и ушел. Мне не хотелось видеть, как чиж покинет меня навсегда. Но когда я вернулся через час в комнату, он сидел в клетке и ел коноплю.
Мне показалось, что чиж с укором поглядел на меня.
На другой день я сделал иначе. Клетку повесил за окно на вбитый в стену гвоздь и оставил дверцу клетки снова открытой. Чиж и на этот раз побоялся улететь от меня. Он взволнованно бегал по клетке и призывно кричал. Издалека, из парка, ему отвечали чижи, но не летели к нему, и он к ним не летел.