В большой семье
Шрифт:
Пока диспетчер, девушка в защитном ватнике, выписывала накладные, шоферы негромко переговаривались.
— Так и садит немец…
— Где?
— Да всё там же…
Матвей Иванович догадался, о чем говорят водители. Немцы пристрелялись к одному участку пути. Каждый день там рвались сотни снарядов.
Послышалось всхрапыванье: едва усевшись на скамью, один из шоферов заснул. Викентьев не удивился: не раз случалось ему видеть, как, войдя на несколько минут в избу погреться или поесть горячего, водители засыпали за столом с недонесенной до рта ложкой.
Взяв накладные,
Матвей Иванович представил себе, как часами руки водителей держат баранку. Глаза вглядываются в снежную мглу: не пропустить бы фонарь регулировщика, а то свернешь в сторону и попадешь в полынью.
С «Большой земли» везли мешки с мукой, сахаром, крупой, ящики с консервами, шоколад и мандарины ребятам, медикаменты. А из Ленинграда ехали маленькие дети, старики, ослабевшие от голода, нетрудоспособные жители города.
А враг бомбил и обстреливал из тяжелых орудий «Дорогу жизни». Глухие раскаты рвущихся снарядов отдавались в прибрежных лесах. Снаряды ломали лед. Столбом поднимались кверху вода и обломки льдин. Свежие полыньи ежедневно чернели на льду. Вьюга бешено крутилась над огромным пространством озера. Лютый мороз рвал радиаторы. Снежные заносы делали дорогу почти непроходимой.
Но каждый работник ледовой дороги помнил слова, с которыми обратился к ним товарищ Жданов.
«Все, от кого зависит нормальная работа дороги: водители машин, регулировщики, работающие на расчистке дороги от снега, ремонтники, связисты, командиры, политработники, работники Управления дороги, каждый на своем посту должен выполнять задачу, как боец на передовых позициях».
«…Ваших трудов Родина и Ленинград не забудут никогда».
Почему Алик не приходил за книгами
Приехав с ледовой дороги на один день в город, Матвей Иванович решил сначала зайти домой, а потом сейчас же пойти к Хрусталевым. На набережной Карповки он встретил Оську и привел его к себе.
В комнате Викентьева было немногим теплее, чем на улице. Ося приткнулся в углу дивана и, не снимая рукавиц, засунул за пазуху руки.
— Значит, вы завтра опять уедете, Матвей Иванович? — спросил Оська.
— Да, нужно еще там побыть.
Ножками от кресла и обрывками книг Викентьев затопил странное сооружение, сложенное посреди комнаты из листов железа и кирпичей. Труба уходила в форточку. Комната сразу наполнилась дымом.
Вскоре забурлила в кастрюльке каша из концентрата. Викентьев положил на стол лист бумаги, вытащил откуда-то две тарелки и разложил перед Оськой еду. Сам уселся на низком кресле перед самодельной печуркой и принялся мешать кочергой угли.
— Съешь всё, что перед тобой поставлено. Слышишь, Оська! Это тебя подкрепит. Я ведь знаю, что тебе больше всех достается. А потом закипит чайник, и мы напьемся горячего кипятку. Не смотри так на хлеб, Ося. Для Оли с Димкой у нас тоже есть по кусочку.
— А что же вы сами? — спросил Оська, медленно, с наслаждением, ложка за ложкой, отправляя в рот кашу.
— И я тоже сейчас буду… Кушай! Кушай!
— Если бы ты знал, откуда
Викентьев что-то говорил, но Оська больше ничего не слышал. От съеденной горячей каши его охватило ощущение блаженства, и он заснул в углу дивана.
Ему сразу приснилась мама. Она смотрела на него такими глазами, какие бывают только у мамы, и говорила: «Смотри не простудись!» Потом мама и Оська быстро сели в машину и по сверкающему яркоголубому льду понеслись, как вихрь. «Наши герои построили для ленинградцев эту дорогу», — сказала мама. — «А куда мы едем?» — спросил Оська. — «Конечно, в Крым, — ответила мама. — Ведь там не надо ломать заборы, чтобы топить «пожирательницу». Вставай, Ося, вставай, — уже пора», — добавила «мама» мужским басовитым голосом, сильно откашливаясь.
Оська открыл глаза.
Матвей Иванович тряс его за плечо.
— Вставай и пойдем к вам. Стемнеет скоро…
Они шли по Большому проспекту: Солнце садилось. Малиновые пятна заката лежали на глыбе льда, намерзшей посреди улицы. Казалось, что лед горит.
Поровнявшись с глыбой, Оська сказал:
— Это водопроводные трубы лопнули.
Как только солнце зашло, сумерки сгустились. Оська шагал бодро.
— Удивительно, как во мне силы прибавилось от концентрата, — сказал он. — Вот на этой улице, вот налево, — показал он рукавицей, — живет Алик. Матвей Иванович, знаете что! Зайдемте к нему. Зайдемте! — повторил он просительно. — Узнаем, что с ним. И Оля сегодня утром о нем вспоминала. Он давно не приходил к нам за книгами.
Поколебавшись, Викентьев согласился.
Матвей Иванович и Ося застали Алика одного. С головой закутанный в плед, он сидел неподвижно на кровати.
— Чего ты к нам не приходишь? — спросил Ося. — Алик!
Он задал свой вопрос несколько раз, пока Алик чуть слышно произнес одно слово:
— Мама…
От соседки они узнали, что мать Алика пропала. Она ушла из дома уже три дня назад и не вернулась. Конечно, она погибла. В то утро, когда она вышла из дому, был сильный обстрел их района.
— Надо бы мальчика куда-нибудь в детский дом определить, — сказала соседка. — Я живу на заводе. Хорошо, что эти дни дома была. А как он о матери заботился!.. Тоскует теперь…
Оська отчаянно скривил губы:
— Так мы его к нам возьмем, да? Матвей Иванович! Сейчас же и поведем к нам. Ведь нельзя так.
— Нельзя, — согласился Викентьев. — Пока к вам. А там определим. А кто определит? Нянька сама не может. Я завтра утром уезжаю… Ну, давай его собирать.
Матвей Иванович развернул на Алике плед, потом завернул снова: Алик был в тулупчике и в шапке.
— Так и поведем. Теплее будет. Саночек у вас нет ли?
— Были, да отдала кому-то, — я ведь тут почти не живу, — ответила соседка, — мне не надо…
На улице от мороза сразу перехватило дыхание.
Успела подняться луна. Яркая и полная, она стояла над городом. Залитые голубым таинственным светом сугробы пересекали отчетливые тени. И в лунном сиянии трудно было разглядеть, где сугробы, где дома, а где ледяные глыбы. Снег звонко скрипел под ногами.