В большой семье

Котовщикова Аделаида Александровна

Когда началась воздушная тревога, Оська остановился на тротуаре, наблюдая, как бегут и прячутся в подъезды люди, как пустеют неподвижные трамваи. Потом он задрал голову, вглядываясь в небо, и на опустевшем проспекте остался один, маленький и глубокомысленный.

Но милиционер не больше двух минут дал постоять на улице этой одинокой фигурке и заставил Оську пойти в подвал.

* * *

Оська быстро освоился на новом месте.

Едва раздавался унылый голос сирены, он опрометью кидался

вниз по лестнице, перебегал по двору до другой лестницы и мгновенно оказывался на чердаке.

Он стал бойцом противопожарной дружины и во время каждой воздушной тревоги вылезал на крышу.

Спал Оська в столовой на диване. В углу возле дивана постепенно возникала груда каких-то металлических трубок, железок и осколков от зенитных снарядов. Временами няня с негодованием выбрасывала на помойку весь этот склад.

— Вы ликвидировали две будущих термитных бомбы, — пожимая плечами, говорил Оська.

Потеря имущества мало его печалила. Это очень удивляло Олю, которая к своим рисункам, вышиванию и тетрадкам не позволяла прикоснуться.

Но у Оськи была широкая натура. На другой день на полу красовалась новая куча предметов таинственного назначения.

Какие-то мальчишки стали частыми посетителями Хрусталевых. За короткое время Оська познакомился и подружился со всеми мальчиками двора.

Казалось, семья Хрусталевых увеличилась человек на десять.

Сердиться на Оську не успевали. Да и стоило ли сердиться на него за беспорядок в книжном шкафу или за то, что в нянином валенке внезапно оказывалась мышеловка? («Там так тепло и уютно, — непременно мышь попадется. Вот только предупредить я забыл», — оправдывался Оська.) А то вдруг по всей квартире распространялся странный удушливый запах: это оськина команда жгла на каменном полу в ванной какое-то вещество.

— Уже почти прошло, — утешал Оська, разгоняя полотенцем смрад. — Это мы испытывали небольшую химическую тайну.

Мальчики собирали металлический лом.

Как-то няня поймала Оську у выходной двери. В руках у него тускло поблескивал большой, почти новый медный чайник.

— Ну, уж это не-ет! — решительно сказала няня. — Нет и нет!

— У него бок помят, — жалобно сказал Оська.

Няня отняла у него чайник.

Оська надолго исчезал из дома: он где-то бегал с мальчиками. Оля совсем не боялась за Оську, когда он дежурил на крыше. Но когда тревога металась по городу и никто не знал, где Оська, то Оля и няня места себе не находили от беспокойства.

У Виктора Федоровича вошло в привычку, приходя домой, быстро спрашивать: «Ося дома?» Получалось одно слово: «осядома».

— Нету никакого Осядома, — сердито отвечала Оля.

И папа менялся в лице.

Папин отъезд

В один из жарких июльских дней папа вернулся из института среди дня.

Оля спросила:

— Ты что так рано? — И вместе с Димкой

подбежала к папе.

Все в этот момент были дома — даже Оська, у которого в это время сидел приятель — Павлик Соколов.

Папа обнял детей. По тому, как он обнял их — крепко, обеими руками — и заглянул при этом в их лица, Оля все поняла.

— Нянечка! — позвал отец. И когда она вошла в комнату, сказал: — Я ухожу.

Авдотья ахнула:

— Голубчик мой, да неужто? — Но удивления на ее старческом лице не было.

Оля быстро взглянула на няню, на папу, опять на няню и спросила отца:

— Ты куда уходишь?

— На фронт, конечно, — спокойно сказал Павлик.

Папа засмеялся и кивнул головой.

— Здо-орово! — протянул Оська.

— А я уж вижу, — солидно проговорил Павлик.

Отец Павлика, рабочий-фрезеровщик, уехал на фронт ночью 23 июня. Поэтому Павлик чувствовал себя человеком бывалым.

Через полчаса папа ушел из дому. А вечером он появился снова уже в военной форме.

Пришел Викентьев. Толстый и грустный, он сидел в кресле, опустив плечи, и вздыхал:

— А я-то… Квашней им, видно, показался. Два раза просился. Нет! Сердцем, говорят, не вышел и годами перешел. А ведь мне бы самое дело фашистов бить.

По болезни сердца Матвея Ивановича не взяли в Народное ополчение.

— Ничего, Матвей, — весело сказал отец. — Ты и тут поработаешь. Дела всем хватит.

Папа был совсем не похож на себя. Он сбрил бороду и усики и сейчас, в военной форме, выглядел удивительно молодым. Он держался прямее, чем раньше, ходил тверже. И в первый раз после смерти жены он говорил таким бодрым, громким голосом.

— На тебя, Матвей, надеюсь, — проговорил отец. — Ведь у ребят больше близких нет.

Матвей Иванович глянул на друга из-под седеющих бровей и сказал:

— Всё понятно, — и, помолчав, добавил: — Будь спокоен. Мы тут с нянькой управимся.

— А ты, Ося, остаешься в доме за главного мужчину! — сказал Виктор Федорович, мягко улыбнувшись. — Об одном тебя прошу: не убегай! Слышишь? Не убегай на фронт. Двое теперь из нашей семьи там будут: твоя мать и я. А твое присутствие там вовсе не обязательно. Мы и за тебя повоюем. Лучше помогай няне.

— Не убегу, — покорно вздохнул Оська.

Отец больше дома не ночевал. Еще раза три он заходил днем, ненадолго. Один раз Оська к нему бегал куда-то в Народное ополчение.

Потом Виктор Федорович уехал на фронт.

* * *

Две незнакомые женщины стояли перед няней.

Она сидела на диване и обмахивалась фартуком.

— Да вы садитесь, пожалуйста, — повторила она, по крайней мере, в пятый раз.

Но женщины не садились, только одна из них сняла жакет и повесила его на спинку стула. Было жарко и душно. Измученные жарой, волнением и нерешительностью няни, женщины нервно ходили по комнате.