В бой идут одни штрафники
Шрифт:
— Да ну тебя, дядя Кондрат.
Посмеялись. Иванок уже привык к тому, что старшие дядьки над ним всегда любили пошутить. Они в нем видели сына или младшего брата. Тут уж ничего не поделаешь. Оставалось только привыкнуть да самому посмеиваться. Есть надежда, что тогда скорее отстанут.
— Письма-то от матери получаешь? — поинтересовался Нелюбин.
— Получаю.
— Как они там, после пожара-то, отстроились? Или все в землянках живут?
— Еще не все. Но помаленьку отстраиваются.
— Ну да, — покачал головой Нелюбин, — у них там теперь и строителей-то
— Из госпиталей стали приходить. Мужики там теперь есть.
— На излечение, что ли, приезжают?
— Кто на излечение. На поправку. А кто уже подчистую списан. По ранению. Калеченые да увечные.
Нелюбин закурил, задымил в траншее. И, разгоняя рукой колечки и разводы табачного дыма, сказал:
— А твоего, Сашка, он стрельнул дуриком. Или уходить собрался и соблазнился напоследок. А стало быть, его там теперь нет. Или вовсе не он стрелял. — И Нелюбин покосился на Иванка. — Немцы, снайперы, тоже ведь парами охотятся. Вот, может, напарник и стрелял. Наблюдатель. А?
— Утром, на рассвете, твои часовые никого не видели?
— Никто ничего не доложил. Значит, не видели. Может, мне каску высунуть? Подразнить его?
— Думаешь, он такой дурак. Тропа к роднику где?
— Вон она, рядом, правее чуть.
— Значит, стрелять нас на бруствере не будет. Подождет, когда мы к ручью спустимся. Пулеметчиков боится. Вдруг по вспышке засекут. Ты скажи лучше своим пулеметчикам, чтобы чучело сделали. Пусть гимнастерку травой набьют, пилотку наденут. Пару очередей откуда-нибудь с запасной, и ваньку-встаньку — на бруствер. Иначе покоя не даст.
— А своих ты предупредил, чтобы стерегли?
— Мои стерегут. Стрелять будут на вспышку. Все три пулемета.
— Ну да… Если он их до этого не уделает.
— Не уделает. У меня Барышев один наблюдает. Он под танком сидит, снайпер его не видит. Остальные головы не высовывают. Если что, Барышев трассирующими даст. Направление укажет. Своих ты тоже предупреди.
На двадцать-тридцать шагов перед ячейками второго взвода не осталось ни кустика, ни ветки. Торчали кое-где обглоданные пулями и уже пожелтевшие от солнца и заветренные пеньки березок. Дальше начинались сосны. Снизу — можжевеловые заросли. Но туда надо еще добраться. Так что первые десятки метров предстояло проползти на пузе, распластавшись по земле, как ящерица.
Иванок выслушал, перехватил винтовку за ремень, бинокль переложил в карман, чтобы не мешал ползти с прижатой к земле головой, и напоследок присел на земляной приступке.
— Пойдешь через три минуты после меня. Ползи следом, не отклоняйся. Там все в минах. Кондратий Герасимович, а ты давай обойди своих пулеметчиков и наблюдателей, предупреди. И пусть прикроют, если что. Возвращаться мы будем по тому же маршруту.
— Все понял, Сашка. С богом. За Иванком приглядывай. Разыгрывает он из себя бывалого, а от самого воробьем еще пахнет.
Воронцов медленно высунулся из ячейки и плавными движениями пополз к соснам.
А Нелюбин присел на корточки рядом с Иванком. Тот поднял голову, и лейтенант увидел спокойный взгляд серых глаз.
— Хладнокровный ты парень, Иванок. На, курни. —
— Да, — лицо Иванка озарила улыбка.
Вблизи траншеи обползать приходилось не только мины. Когда начал работать снайпер, бойцы старались меньше ходить по траншее. Нужник же был устроен в отводной ячейке. Но стоявшие здесь до штрафников стрелки поленились отрыть ход сообщения поглубже, и, чтобы пробраться к отхожей яме, метров пять надо было ползти на четвереньках. Вот и оправлялись некоторые прямо в ячейках, а потом свое «добро» на лопату и — за бруствер, в сторону немцев.
Воронцов отполз уже шагов на пятнадцать, когда, оглянувшись, увидел, что через бруствер перелез Иванок. Если даже они нас заметили, скорее всего, решат, что мы ползем к роднику. А хорошо бы сейчас попить холодной водицы, подумал Воронцов, прополоскать фляжку и набрать свежей…
Тихо вокруг. Молчит и немецкая сторона, и наша. Только кузнечики стрекочут в выжженной солнцем траве, тарабанят своими молоточками, азартно выпрыгивают из-под рук и локтей, облепляют камуфляж. Стоп! Мина! Так и есть, взрыватель на треть торчит из-под порыжевшего дерна. Тот уже превратился в ком сухой земли. Вырезан аккуратно. Видимо, саперной лопатой. Судя по всему, недели две назад. Воронцов оглянулся: Иванок, не поднимая головы, шустро, как уж, полз следом. Даже не шуршал. В разведвзводе его научили многому. И Воронцов невольно подумал, что наука войны Иванку дается удивительно легко. Вспомнил себя в октябре сорок первого. Нет, тогда все же была другая война.
Иванок ткнулся в сапог. Медленно поднял голову. Не сказал, а просто шевельнул губами: «Что?»
— Мина, — предупредил Воронцов шепотом. — Бери правее.
— Понял.
Вскоре добрались до сосен. Пот заливал глаза, щипал кожу на содранных запястьях. Подползли к деревьям, углубились в подлесок, легли под кустом крушины, отдышались. В тени оказалось не прохладней. Но воздух здесь двигался, перемещался. Откуда-то из глубины сосняка тянуло влажной прохладой. Видимо, из лощины, от ручья. Близость воды они чуяли, как звери.
— Тропа правее, — заметил Иванок.
И снова Воронцов про себя отметил профессиональные навыки Иванка — наблюдательность, умение мгновенно анализировать.
Поползли дальше. Спустились в неглубокую ложбинку, едва укрывавшую их со стороны ручья. Здесь они себя чувствовали свободнее. Сидели под сосной, спина к спине, посмотрели по сторонам, держа наготове винтовки.
— Сань, — сказал Иванок, — смотри, а тут уже и немецкие стоят. Лягушки. — Иванок указал на зеленый корпус мины, видневшийся во мху.
— Ночью, видать, ставили. Спешили. Видишь, даже мхом не прикрыли. Ты бы так поставил?
— Нет. Я бы там, на стежке.
— Вот поэтому мы и не идем по стежке.
— Давай ее снимем, а у них где-нибудь на такой же стежке поставим. Пусть, сволочи, в свой же капкан и залезут.
— Снайпер должен заниматься своим делом. Мины расставлять — дело саперов. Эх ты, разведка… — усмехнулся Воронцов. — Каждый солдат, заруби себе это на носу, должен носить свои погоны. Свои! Понял?