В бою антракта не бывает
Шрифт:
– Плохо дело, – подытожил Семен, внимательно выслушав майора. Однако вскоре убедился, что тот еще не закончил.
– Мне хочется заорать на весь остров: «Я проиграл! Я больше не буду! Отдайте мне мое, получайте свое и катитесь ко всем чертям!»
Семена затрясло от смеха, он даже не пытался скрыть слез, заблестевших в уголках глаз.
– Я посоветовал тебе хлебнуть из фляжки, но не напиваться.
– Чего?
– Ничего. Я посмотрю, как ты заговоришь, когда мы возьмем их.
Страхов словно проснулся, сбрасывая пригрезившийся кошмар. Он грязно выругался; костяшки его пальцев побелели, когда он сжал ружье. Однако сказал опять не то, отчего Семена согнуло пополам:
– Веди! Веди нас, Семен! Еще до рассвета я взгляну в глаза либо ей, либо смерти – что для меня одно и то же.
Отдуваясь, Рыжов принял горизонтально положение, подумав, что только ради выступления Страхова можно было проделать долгий и утомительный путь. Может, это трагикомичное выступление и к лучшему: выговорится мужик и возьмет себя в руки.
– Так, больные, просыпаемся, пора пить снотворное.
4
Что только ни делал Василий Селянин, чтобы не слышать женского визга – уходил в другую комнату, спускался на крыльцо, порывался укрыться в гостевом доме. Но тяжелые бревенчатые стены действовали на него угнетающе. Здесь Селянин боялся всего: хлопка закрывшейся от порыва ветра двери, прогорклого, маслянистого запаха, который, казалось, забивает легкие, не давая дышать полной грудью. Трепетал перед стерильным убранством комнат с белоснежными наволочками на фоне темно-синих, застеленных с кантом, как в казарме, байковых одеял.
Хозяйка дома не в состоянии сейчас издать ни звука, а вот сестра надрывается истошным криком.
Поначалу крик этот казался Селянину страдальческим, но чем дольше находилась девушка в компании Лозовского, тем неприятнее звучал ее пронзительный голос, приобретая издевательский для восприятия Василия оттенок.
«Долго... Как же долго он с ней!..»
И прекратить это издевательство над собойСелянин был не в силах. Этот Клим Лозовский смотреть-то по-человечески не может.
О каком, спрашивал себя Селянин, удовольствии может идти речь при таком истошном крике? И что нужно делать, чтобы заставить так вопить. Как и вечером, он послал взгляд на светящиеся стрелки часов и простонал: «О че-ерт...»
Он миновал сарай и остановился перед корявыми кустами. Звук пистолетного выстрела словно выбил Селянина из параллельного мира, куда он окунулся с головой.
– Эй!
От этого голоса, вернувшего Селянина в реальность, перекорежило. Впрочем, не одного начальника типографии. Клим, морщась от боли, стоял в пяти шагах и держался за низ живота.
«Ранен? Пустил себе пулю в штаны? Не может быть!»– отчего-то радостно подумал Василий. И весь похолодел, услышав:
– Убил я ее, – хрипло выдавил Лозовский. – Сука, в пах ударила. Только я ей одну ногу отвязал...
– Убил?!
– Ну чего ты вытаращился на меня?! Так и так пришлось бы кончать ее.
– Пойдем посмотрим, может, живая. – Селянин решительно шагнул к дому.
– Не. – Клим покачал головой. – Я в голову стрелял.
Маринка лежала на кровати. «Ублюдок», – простонал Василий, прощаядевушке ее невыносимые крики. Лозовский не страдал изобретательностью, обнаженное тело покойницы было покрыто ожогами от сигареты. Особенно грудь и внутренние стороны бедер. В голове пронеслось глупое замечание: «Каменев тебе этого не простит».
– Накрой ее, – услышал он за спиной и потянулся к простыне. Потом вдруг отдернул руку и обернулся на Клима.
– Давай, давай, – все еще держа руку в низу живота, усмехнулся Лозовский. – Сказал «а», говори «б».
Глава 23
Восемь тысяч часов
1
Вечером с востока задул несильный ветер, нагнал облака, скрыл звезды и стареющий месяц. Румын двигался практически на ощупь, бесшумно ступая по грунтовке. Еще пара сотен метров, и должны показаться огни кордона: яркая лампа на столбе в центре двора, да три или четыре около сараев и туалета. Но до того как он увидит свет, дадут знать о себе бдительные собаки.
Слава богу «тарахтелка» не подвела, и бензина с дозаправкой хватило. Когда по его подсчетам до кордона осталось около километра, Костя хотел было заглушить двигатель, чтобы оставшийся путь проделать пешком, но тут в чреве агрегата раздались чихи, и мотор заглох. Романов укрыл «Хонду» в придорожных кустах, там же оставил сумку, прихватив с собой только самое необходимое: радиостанцию «Кенвуд», телефон, и пистолеты – свой и пару трофейных. В кармане куртки лежала пачка сигарет и зажигалка.
Хотя кордон еще не было видно, Румын отошел за кедр и прикурил. Едва он остановился, на него обрушился рой комаров, преследовавших его всю дорогу. Не докурив, затоптал окурок и снова вышел на дорогу.
Полегчало. Даже показалось, что гнуса стало меньше, когда впереди неожиданно, словно только что включили, блеснул свет. Через три десятка метров он стал слепить глаза, но ориентироваться стало легко. Теперь Романов сдвинулся ближе к обочине. По идее собаки должны были учуять его, но кордон хранил гробовое молчание.
Четко видя перед собой дорогу, он уже не заступал в траву, однако вскоре углубился в лес, чтобы выйти к дому со стороны родника. Тишина на кордоне все больше не нравилась Романову, и он убеждался, что его опасения не были напрасны.
Еще два десятка шагов, и он вышел практически на открытое место. Отсюда рваным полукругом был виден блеск родника, более правильным овалом обозначилось вместилище омута.
И ни звука. Кроме гула насекомых, не знающих покоя ни днем, ни ночью. Романову показалось, что он один сейчас в необъятной тайге. Он высвободил «вул», и его коснулась мысль, что этот пистолет он противопоставляет профессиональным охотничьим ружьям с оптикой.
От ствола к стволу, делая короткие паузы, Костя сокращал дистанцию. В пяти шагах слева, чуть подернутая рябью, водная поверхность, которой пугала его Марина. Она что-то сказала о болотном газе. Если прислушаться, можно расслышать слабые булькающие звуки.
Стоп!
Румын прищурился, напрягая зрение. На поверхности воды он различил что-то похожее на кочку. Действительно, как на болоте: по краям омута росла бледная трава; а под углом растительность, казалось, покрывала всю кочковатую поверхность. Романов различил уже две, потом три кочки. Странно, что они покачивались на поверхности.