В центре циклона
Шрифт:
Капитан Поль закончил рассказ и победно посмотрел на притихших слушателей: – А неплохая история, друзья? Правда, честно признаюсь, что я позаимствовал ее у одного известного писателя.
Иван кивнул: история и в самом деле, оказалась любопытной, да и сам Поль – весьма занятным персонажем.
То ли в детстве будущий капитан Поль перечитал книг о пиратах и морских путешествиях, то ли так встали звезды в момент его рождения, но Поль буквально бредил морем. В свои сорок пять лет он не имел ни семьи, ни жилья, ни постоянной работы, ни сбережений; четыре года назад Поль вложил все имеющиеся у него деньги в покупку этой яхты. С тех пор Поль сдает свою «Liberte» и себя вместе с ней, в аренду таким путешественникам, как Иван
С первого дня знакомства Иван проникся к Полю симпатией, сочтя, что у них много общего; они оба были «солдатами удачи» – ни семьи, ни постоянной работы, никакой уверенности в завтрашнем дне, правда, у Поля была мечта, которую к тому же он осуществил, а у Ивана ее не было.
Помимо любви к морю у Поля имелось три страсти – он обожал кулинарию и дайвинг, и страстно любил истории о пиратах. Страсть Поля к кулинарии, пиратским байкам и дайвингу являлась столь всеобъемлющей и искренней, что он непременно хотел поделиться ею с окружающими. Как только у него выдавалось свободное время, Поль либо колдовал на камбузе над очередным гастрономическим шедевром, либо ловил кого-то из путешественников и рассказывал ему новую пиратскую историю.
Если прежде Варя представляла мир, как сугубо рациональное, разумное пространство, в котором все обусловлено и все имеет свои причинно-следственные связи (мир, как таблица химических элементов – четкая структура, понятная схема), то теперь она столкнулась с иррациональной стороной этого мира, к примеру, с таким непостижимым явлением, как красота. Да, в этой избыточной красоте взрывающего море заката таилось что-то иррациональное, потому что такая невероятная красота не имела прагматического, рационального смысла, и она не была чем-то обусловлена. Красота подпадала под принципиально новую для Вари категорию «прекрасного», у которой был только один смысл – высший смысл красоты, явления, выходящего за пределы знаний любой науки, хотя бы даже и физики с химией; той самой красоты, что спасает этот мир.
Поняв, что ее привычная картина упорядоченного детерминированного мира рушится, Варя несколько растерялась: оказывается, вселенную пронизывают принципиально иные «атомы», волны, идеи, и смыслы. Мир на ее глазах преображался – он заиграл сотней новых красок и звуков, и в нем – теперь она это знала – есть много волнующего, чудесного, пока еще ею непознанного. И Варя хотела открыться этому новому миру.
В отличие от расцветающей Вари Агата была закрыта – запечатана в раковину своей печали. То удивительное чувство, которое она испытала в Мехико на празднике мертвых, идя в карнавальной толпе – чувство согласия с жизнью, смертью и законами вселенной, больше ее не посещало. Фантастической красоты закаты-рассветы, дивные пейзажи экзотических островов, чуткое внимание со стороны других путешественников не примиряли Агату с ее внутренней болью и не отменяли для нее собственное тягостное одиночество и мысли о скорой смерти. Ей казалось, что солнце светит излишне ярко, а ее спутники выглядят слишком… здоровыми; и даже окружающая природа, чересчур пестрая и навязчивая, вызывала у нее раздражение. Агата чувствовала себя больной и одинокой.
Она теперь часто плакала, иногда запершись в каюте, иногда на палубе, глядя на море. Море было огромным, но даже оно не могло поглотить ее боль.
Когда-то давно жила на свете девочка Агата. Она была счастлива, потому что ее все любили, и потому что она ничего не знала о смерти. Девочке нравилась сказка про цветик-семицветик, и подобно героине любимой сказки она часто кричала куда-то или кому-то – в небо:
«Лети-лети лепесток, через запад на восток,Через север, через юг,Возвращайся, сделав круг.Лишь коснёшься ты земли —Быть по-моему вели».Спустя годы повзрослевшая несчастная девочка стоит на палубе чужой бутафорской яхты и плачет: будь по-моему вели!
…Ее кто-то обнимает за плечи. Обернувшись, Агата видит Варю. Почти неприязненно – она не хочет ни с кем сейчас говорить, Агата спрашивает: – Что?!
– Поль приготовил чудесный ужин, – улыбается Варя, – свежие морепродукты, думаю, это очень вкусно. Идем?
– Я не голодна, – отказывается Агата. В голове зло пульсирует: оставьте меня, пожалуйста, оставьте меня, я не хочу ни морепродуктов, ни историй про пиратов, ни ваших, черт бы вас драл, участия и жалости. Впрочем, эта белобрысая нелепая девушка, конечно, не заслуживает такого отношения – Агата понимает это, и, увидев, как сникла Варя, тут же смягчается: – Прости, я не хотела быть резкой.
Варя кивает: – Ничего, я понимаю.
А вот эта фраза заставляет Агату взорваться: – Понимаешь? А разве ты можешь меня понять? Ты… такая молодая, цветущая и здоровая?!
– Но ты же ничего обо мне не знаешь! – вздыхает Варя. – Думаешь, я счастливая?
Агата видит, как на некрасивое Варино лицо набегают тени. Она уже сожалеет о том, что причинила Варе боль.
– Меня никто никогда не любил, – тихо признается Варя, – во мне никто никогда не нуждался, кроме моих суккулентов.
Агата обнимает Варю за плечи. Они стоят, обнявшись – грустные, притихшие. Такими их и застает капитан Поль.
Пустота подступала со всех сторон и затягивала в воронку отчаяния, тишина давила и сводила с ума. Данила сидел на кухне перед давно остывшим чаем, который он налил себе утром, да так и забыл выпить, и совершенно не знал, чем ему заняться в ближайшие часы-дни-жизнь.
Вчера, на похоронах матери, он отстраненно воспринимал происходящее: церемония прощания в ритуальном зале, поездка на кладбище в старом автобусе… Данила механически кивал, когда знакомые матери говорили ему слова сочувствия, слушал эпитафии ее коллег, чуть подрагивая от мороза, смотрел, как могилу засыпают землей.
На кладбище было холодно. Очень холодно. Это был обычный день суровой уральской зимы – слепящий глаза снег, сводящий нутро холод, солнце, не способное никого согреть. Данила ничего не чувствовал, кроме холода, заморозившего, казалось, даже душу.
После похорон все поехали в кафе, где коллеги усопшей организовали поминки. Данила пил, слушал речи сослуживцев матери о том, каким чудесным человеком и врачом от Бога была Елена Сумарокова, согревался и хмелел. Потом он неожиданно расплакался, и ему стало неловко. А потом все начали расходиться, и он тоже пошел домой, хотя идти туда ему совсем не хотелось.
В квартире было пусто, тихо, страшно. Всю ночь Данила сидел в комнате, глядя в пустоту. К утру он немного успокоился, но вдруг увидел под кроватью материнские тапки и разрыдался.
Не зная, что делать и чем себя занять, он пошел на кладбище – к матери. По пути Данила купил букет гвоздик, ему хотелось, чтобы на могиле были не вчерашние, подмерзшие на морозе, а свежие цветы.
…Темно-красное пятно на ее могиле он приметил еще издали, но не сразу понял, что это. Подойдя ближе и разглядев, Данила вздрогнул, – материнская могила утопала в цветах. Ее покрывали сотни роз. В этом было что-то даже театральное – обилие кровавых роз на белом снегу. Эта картина и испугала Данилу и вызвала у него неприятие; ему показалось, что кто-то таким странным образом выразил свои права на его мать. Но кто? Данила подумал было пойти поискать кладбищенского сторожа и узнать у него, кто принес цветы на могилу, но не нашел в себе сил. Боль, огромная – до неба, застилала сейчас весь горизонт, и ему было не до семейных тайн. Сейчас вообще ничто не имело смысла.