В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
И Кира стала уборщицей. Эта работа была грязнее прежней, но менее тяжелой. На кухне приходилось часами сидеть полусогнутой и чистить картофель. Очень надоела постоянными окриками повариха-немка. А тут все время в движении, а если очень уставала, можно было, и посидеть.
Новая работа имела еще одно немаловажное преимущество — удавалось кое-что узнать о положении на фронтах. В курилке перед мужской уборной рабочие-немцы обменивались новостями; Кира услышала, как один из них, кивнув на нее, предупредил другого,
Через неделю рабочие привыкли к Кире и разговаривали при ней, не опасаясь. Они просто не замечали ее — делали все, что полагалось делать в уборной, нисколько не стесняясь. Кира низко сдвигала косынку, на самые глаза.
Однажды веселый немец, которого товарищи ласково называли Гансен, застав Киру в курилке одну, обнял ее сзади за плечи:
— А ты еще ничего, старушка!
Кира не сдержалась, ударила его мокрой тряпкой. Он не рассердился, а виновато улыбнулся.
Как-то, войдя в курилку прибрать окурки, Кира удивилась: рабочие разговаривали тихо, короткими фразами, настроение у них было подавленное, прямотаки похоронное. Кира услышала, как Гансен произнес, ни к кому не обращаясь:
— Чертова мельница, этот Сталинград! Армии Паулюса как не бывало…
Так Кира узнала о победе под Сталинградом.
Она с трудом дождалась вечера — не терпелось сообщить подружкам.
У Гали хитро заблестели глаза:
— Спасибо, Варя, я тоже слышала.
Галя замолчала — к ним подходила Утроба со своей Надькой.
— Что, сволочи, зубы скалите? — осведомилась Утроба.
— Они вообразили невесть что! — подхватила Надька.
От нее шел сильный запах спиртного.
— Рано радуетесь, стервы, — угрожающе произнесла Утроба. — Сдохнете покуда…
Как ни печально было сознавать, но Утроба была права: от Сталинграда до Берлина было очень далеко, а что делается на других фронтах, никто не знал…
Ира Уварова рассказала, что ее вызывал Завалишин.
— Он сказал: «Всех бери на крючок, кто кричит и кто молчит. Молчуны опаснее…» Я ему про Утробу такого намолола! «Самая опасная у нас, Сергей Владимирович, староста. Скрывает, что депутатом райсовета выбиралась». Он говорит: «Проверим».
Дней через пять женщины видели, как Утроба собралась в город, накрасила губы, пришила новый знак «ОСТ».
Она ушла и не вернулась. Надька из закутка перебралась в барак, ее пожалели: хоть и на самом нижнем ярусе, почти у самого пола, но место отвели.
В закутке появилась новая хозяйка — Парамонова Анна Васильевна, заместитель председателя группы «Не сдадимся!». Очень ее нахваливала Завалишину, Ира Уварова.
Жить стало полегче.
Ганс, улучив момент, сказал:
— Я догадался, фрау, вы понимаете по-немецки. Не опасайтесь меня, я не враг.
Вошли курильщики, он строго прикрикнул на Киру, чтобы она действовала поскорее, и незаметно подмигнул.
Кира вечером посоветовалась с Галей:
— Как быть?
— Говори по-немецки плохо, как все мы…
На другой день Кира проходила мимо станка Ганса. Он сунул ей в карман сверток — в нем оказались кусок хлеба с ломтиком бекона и записка по-немецки: «Приходи после перерыва. Это уничтожить!»
После обеденного перерыва Кира обычно мыла пол в женской. На этот раз она начала с мужской. Появился Ганс. Кира отдала записку и сказала по-немецки:
— Уничтожьте сами!
Ганс усмехнулся, порвал бумажку на мелкие кусочки.
— Спасибо… — И повторил: — Не опасайтесь меня, я не враг. На первом этаже работают ваши. Передайте им, у мастера Лейшнера в кладовой много деревянных ботинок. Он их экономит. Пусть попросят, а если откажет, надо обратиться к инженеру Хенку.
Ганс крепко пожал руку и ушел.
На первом этаже работали только восточные рабочие — одни девушки. Своя обувь у большинства давно порвалась, поэтому ходили босыми, а цементный пол был усыпан металлическими опилками и стружкой.
Мастер Лейшнер немного поломался:
— Какие ботинки? Где я их вам найду?
Галя попросила:
— Спросите, пожалуйста, у герра Хенка. Мастер с любопытством посмотрел на русскую, посмевшую давать ему советы.
— Хорошо, фрейлейн, подумаю.
Он впервые за все время назвал Галю «фрейлейн». Мастер принес пару сандалий из парусиновой тесьмы на толстой деревянной подошве.
— Получите, фрейлейн. Если подойдут, буду рад. После смены получите и для всех…
Галя весело застучала «босоножками» по цементному полу.
Утром Кира прошла мимо Ганса. Очень хотелось подойти, пожать руку, но она лишь улыбнулась.
Восьмого марта 1944 года, открыв шкафчик, где хранился ее халат и незамысловатый инвентарь, Кира нашла в кармане завернутую в тонкую бумагу березовую веточку с крохотными листочками и маленькую плитку шоколада.
Кира с трудом сдержала слезы.
Накануне, перед сном, кто-то из женщин сказал:
— Завтра восьмое.
— Ну и что? — ответил чей-то раздраженный голос.
— Восьмое марта…
— А тебе что от этого? Маковку дадут?
Зашумели, принялись вспоминать, как проводили этот день дома, кляли свое теперешнее, бесправное положение.
— Я, бывало, только проснусь, а мне братишка Колька коробку конфет подает и духи «Красная Москва».
— Нам всем подарки делали. Письма смешные писали. С предсказаниями…
Галя рассказала, как в последний мирный Женский день товарищи подарили ей набор пластинок.
— Ты представь, все пластинки Лемешева!
Кира слушала и с горечью думала, что все это ушло и, наверное, никогда не вернется.