В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
— Там есть электростанция «Электропередача». Строил ее Роберт. Яковлевич Классон. Очень толковый инженер. Станция небольшая, но действовала прекрасно.
— Действовала? А сейчас?
— Право, не знаю. Возможно, торфа нет. Весь сожгли.
— Сожгли весь? А как будет дальше? Пухов улыбнулся:
— Вы, Феликс Эдмундович, представляете, как добывают торф?
— Приблизительно. Я к вам и пришел за советом.
— Попытаюсь. Но вы все-таки поговорите с Классоном. В Петрограде живет известный теплотехник Тихон Федорович Макарьев. Он давно занят проблемой торфа. Он ищет наиболее
— Этого можно добиться?
— Трудно, но, наверное, можно. Самое главное — нужно, особенно сейчас. Угольные шахты — на Украине. Дров не напастись. А торф рядом. В Московской губернии, во Владимирской, в Ярославской. Торф сейчас для России — спасение. Но работы впереди тьма…
— По-моему, мы кое-чего уже добились. Мы нашли вас…
Дзержинский попросил у Пухова разрешения позвонить. Андрей слышал, как Феликс Эдмундович говорит Ксенофонтову:
— Сегодня, Иван Ксенофонтович, наверное, уже не буду… Могу отпустить…
Положил трубку и сказал Андрею:
— Иди срочно в Мамоновский переулок. Там есть какой-то» «Интимный уголок». Тебя ждет товарищ Мальгин.
Ночь как ночь…
В театрик «Интимный уголок» публика собиралась поздно — приходить раньше девяти вечера считалось неприличным. На первом отделении — «Крылышки эрота», несмотря на соблазнительное название, публики было мало. Второе отделение — «Эхо дня» — пользовалось большим успехом, там был такой текст — что ни слово, то понимай как хочешь. Но гвоздем программы был дивертисмент артистов «Пролетарского театра», помещавшегося в Доме анархии на Малой Дмитровке, 6. Они отделывали такие штуки, что публика — приказчики из Охотного ряда, бывшие гимназисты, коротко стриженные девицы, не расстававшиеся с папиросами даже в зрительном зале, спекулянты со случайными дамами, подцепленными тут же, около подъезда театра, — давясь от смеха, хваталась за животы, визжала, стонала, бешено аплодировала и вызывала лихих остряков десятки раз.
Чаще других в «Интимном» выступали Фок и Кус, гордо называвшие себя артистами по убеждению, а не за плату.
Постоянные клиенты трактира Романова на Первой Мещанской, любители бильярда, хорошо помнили маркера Сашку Забалуева и жалели, что он куда-то запропастился. В «Интимном» они не бывали, а поэтому не могли знать, что Сашка стал Фоком, а его приятель, половой трактира Емельян Мальцев, — Кусом.
Репертуар у «Фокуса» был забористый. Фок иногда появлялся в женском платье с огромным ватным бюстом, и тогда даже перезрелые стриженые девицы выбегали из зала.
В этот вечер Кус вышел с гармонью. На лоб надвинута серая арестантская бескозырка. Растянув гармонь, он громко запел, показав золотые зубы:
Последний нонешний денечекГуляю с вами я, друзья,А завтра рано, чуть светочек,Заплачет вся моя семья…На сцену вылез Фок с ведром
— Призывают?
— Так точно! Завтра являться.
— Куда? В пехоту?
— Хуже.
— В кавалерию?
— Еще хуже.
— В обоз?
— Ну, что ты… Я бы радовался, Хуже!
— Куда же?
— В Чрезвычайную комиссию. На отсидку.
Охотнорядцы заржали. Бурно хлопали девицы. Высокий субъект в пенсне, бородка клинышком, встал, сложил руки рупором, закричал: «Браво!»
На подмостках появился странно одетый человек — в солдатской шинели и широкополой черной шляпе. Он поднял руку. Фок и Кус вдруг исчезли, их словно ветром сдуло. Человек в шляпе обвел зал деловым приценивающимся взглядом и строго приказал:
— Прекратить глупый смех! Я не потерплю, чтобы в моем личном присутствии насмехались над Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. — Он с усмешкой посмотрел на зрителей: — А смеялись все! Я видел. И все сейчас будете платить контрибуцию…
Несколько зрителей попытались выйти из зала, но в дверях уже стояли верзилы с револьверами, в шинелях и шляпах.
Человек на подмостках опять поднял руку:
— Не торопитесь, граждане! Сначала выслушайте порядок. Верхнее платье — шубы, пальто, ротонды — реквизировано нами заранее и упаковано…
Один из верзил поставил возле двери стол.
— А вы сейчас будете проходить мимо этого столика и выкладывать все, что мы сочтем нужным. Деньги, часы, браслеты. Учтите, заведение оцеплено отрядом Чека, так что вырваться никому не удастся. Советую всем успокоить нервную систему…
И вдруг погас свет. И сразу — стрельба, крик, топот ног, женский истеричный визг…
Фок и Кус наперебой рассказывали Мальгину, как их осенило выключить свет:
— Мы сразу поняли, что это анархисты!
— Сразу догадались! И скорее звонить в Чека.
Хорошо одетый полный господин кричал:
— Вы их самих спросите: почему после их куплета о Чека эти разбойники появились, как черти из преисподней?!
— Разберемся, граждане, разберемся, а пока получайте ваши вещи, а заодно предъявляйте документы.
— Какие могут быть документы!
— Выдумали! В театр — с мандатом!
Андрей пришел, когда Мальгин разговаривал с наимоднейшей девицей: на лбу челка, глаза обведены двумя красками — лиловой и темно-синей, на щеке мушка. От девицы несло водкой, табаком.
— Слушай, дрюг, у меня докюментов нет… Мне ложить некюда.
Мальгин не успел слова сказать, как мадемуазель распахнула платье из мешковины с синей фирменной маркой на животе: «Сахарный завод Авдотьина. Первый сорт», — и предстала в чем мать родила.
— Карманов у меня нет, Понял, дрюг?
Мальгин вежливо посоветовал:
— Миледи, запахните мантию. И останьтесь до выяснения вашей личности.
Последней предъявила документы молодая красивая блондинка с огромными зелеными, как у кошки, глазами, назвавшаяся артисткой Барковской из Ярославля. Ее спутник подал удостоверение на имя Барковского И. И., представителя Ярославского губсовнархоза.