В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
Артемьев на коленях добрался до шкафа, достал кожаный чемоданчик.
Филатов аккуратно уложил драгоценности, сел, закурил, спросил все еще стоявшего на коленях Артемьева:
— Слушай, купец, жить хочешь?
— Чего?
— Жить, говорю, хочешь? Все это мы в протокол заносить не будем. Понял?
— Не будем? Хорошо. А почему не будем?
— Я вижу, ты совсем очумел… Не будем в протокол заносить, вот и все. А ты сейчас вроде как убежишь.
— Никуда я не побегу! Еще пристрелите.
— Вот дура! Я же сказал — вроде… Понял? Документы
Поняв наконец, что от него хочет следователь, Артемьев всхлипнул, перекрестился и забормотал торопливо:
— Все сделаю! Все! Благослови тебя господь, золотой ты человек. По гроб жизни…
— Смотри только, не сбрехни кому-нибудь. Со дна моря достану!
— Что ты, голубчик, родной мой! Что мне, жизнь надоела, или я уже совсем дурак, дура, как вы сказали, столб… Вот пол целую, клятву смертную даю…
— Вставай. Придешь завтра вечером, после десяти, на Воздвиженку, девять. Спросишь Филатова. А теперь лети что есть духу.
Покурив, Филатов выбежал во двор и несколько раз выстрелил в воздух.
Появился рабочий патруль.
— Кто стрелял? — строго спросил пожилой рабочий.
— Один гад у меня ускользнул.
Филатов предъявил мандат. Пожилой сочувственно спросил:
— Попадет тебе, товарищ Филатов?
— Всыплют… И куда он, сволота, делся? Как в яму провалился!
Филатов спросил фамилии, записал.
— На всякий случай, — пояснил он. — Вдруг потребуетесь. Надеюсь, не откажетесь подтвердить?
— Ну как не помочь!
Филатов подождал, пока патрульные завернут за угол, и пошел домой.
Дома его ожидало неприятное известие: кто-то из чекистов арестовал его отца.
Виновный будет наказан…
Андрей позвонил профессору Пухову, попросил приехать в ВЧК.
— Куда приехать?
— В ВЧК. Во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, — объяснил Андрей. — Большая Лубянка, одиннадцать. Моя фамилия Мартынов.
— Понял. Но вы не перепутали, товарищ Мартынов? Возможно, вам какой-нибудь другой Пухов нужен, поскольку я ни контрреволюцией, ни саботажем, ни тем паче спекуляцией не занимаюсь. Ни я, ни жена.
— Именно вы, Александр Александрович.
— Странно… Вы говорите — приехать. На чем? Трамвай не ходит, извозчики мне не по карману, собственного выезда у меня, к сожалению, нет. Поэтому я задержусь, поскольку буду добираться на своих двоих. Вас это устраивает?
— Вполне, Александр Александрович. Пропуск вам заказан.
Профессор, видимо, ожидал увидеть совсем иного человека — это было заметно по его легкому замешательству.
— Вы товарищ Мартынов?
— Я, товарищ Пухов. Присаживайтесь, пожалуйста.
Пухов улыбнулся:
— Я, знаете ли, представлял, что увижу матроса с бородой, как у Дыбенки…
— Вы с ним знакомы?
— Не имею чести. На митинге слышал. Чем обязан?
— Скажите, профессор, не было ли у вас золотого портсигара с надписью: «Александру Александровичу…»
— Как же, был.
— А где он сейчас?
— Если, молодой человек, вы хотите его у меня отобрать, то вы, к сожалению, опоздали. Что было, то сплыло. Некоторое время тому назад я его выменял на пуд крупчатки.
— У вас тогда супруга заболела?
— Совершенно верно. А откуда вам это ведомо?
— Это не важно, Александр Александрович. Председатель ВЧК товарищ Дзержинский поручил мне вернуть вам портсигар. Получите его, пожалуйста…
Андрей выдвинул ящик, переворошил все бумаги — портсигара не было!
В дверь постучали.
— Можно?
Андрей, холодея, глухо ответил:
— Пожалуйста, входите.
В комнату, улыбаясь, вошел Феликс Эдмундович, еще издали протянул руку профессору Пухову:
— Дзержинский. Здравствуйте, Александр Александрович!..
Помощник дежурного стучал в двери:
— К Дзержинскому! Немедленно!
— Где Александрович? — спросил Дзержинский Ксенофонтова, когда все собрались.
— Болен. Испанка.
— Где Мальгин? Где Полукаров?
— На операции.
— Начнем без них. Товарищи! У нас произошло невероятное событие… — Дзержинский на мгновение умолк, подбирая слова. — В нашем доме появился вор. Да, да! Не смотрите на меня с таким удивлением. Я поражен не меньше вас. Среди нас — вор! Вчера вечером сотрудник Андрей Мартынов положил в ящик письменного стола изъятый у спекулянта золотой портсигар с дарственной надписью, по которой можно судить, что эта очень дорогая вещь принадлежит крупному русскому ученому. Портсигар из стола Мартынова украден!
Кто-то глухо сказал:
— Может, Мартынов ошибся?
— Ошибки нет. После того как Мартынов положил портсигар в стол, в здание ЧК из посторонних приходили только два человека — они вне подозрений. Следовательно, украл кто-то из наших работников.
В кабинете стояла такая тишина, что было слышно, как тяжело дышал недавно перенесший испанку Ксенофонтов.
Дзержинский посмотрел на часы.
— Сейчас три часа дня. Я надеюсь, что в пять часов портсигар будет лежать на подоконнике в семнадцатой комнате. Она пустая. Константин Калугин, который работает в ней, сейчас в Нижнем Новгороде. — Дзержинский молча посмотрел на сотрудников, ни на ком особенно не задерживая взгляда, и закончил: — Никто наблюдать за тем, кто войдет в комнату семнадцать, не будет. Если портсигара в семнадцатой комнате к пяти часам вечера не окажется, сотрудник Мартынов за преступно халатное отношение к своим обязанностям будет наказан самым строжайшим образом. Вы свободны, товарищи. Яков Христофорович, позаботьтесь, чтобы сотрудник Мартынов до пяти часов не наделал глупостей…