В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
— На здоровье не жалуешься?
Андрей засмеялся:
— Что я — старик?
— А сколько тебе, Мартынов?
— Двадцать.
— Жаловаться, конечно, рано… Хочешь на другую работу?
— Разве я тут кому мешаю? Мне и здесь неплохо…
— Про ВЧК слышал?
— Заговоры открывает!.. Читал в газете.
— Революцию защищает. Пойдешь в ВЧК работать?
— Она же в Петрограде!
— В Москве будет. Надо, Мартынов.
— Право, не знаю. Дай подумать.
— Некогда думать. Райком просил выделить двух человек,
— А кто второй?
— Николай Маховер из колесного.
— Надолго это?
— Не знаю. Наверное, ненадолго. Поработаешь, вернешься сюда.
— С женой бы посоветоваться…
— Потом посоветуешься. Ну?
— Ладно.
— Пойдешь с моей запиской на Большую Лубянку, одиннадцать. Спросишь товарища Петерса.
Утром Андрей был у члена ВЧК Петерса. Подал записку, спросил:
— Надолго?
Петерс улыбнулся:
— Наверное, надолго.
Петерс Андрею понравился. Чуть постарше его, а деловой, ни одного лишнего слова, спокойный. Голова крупная, с буйной шевелюрой. Голос немного глуховатый. Говорит с латышским акцентом.
Петерс привел Мартынова в небольшую комнату. На подоконнике сидел парень в солдатской шинели. Худенький, узкоплечий. Увидев Петерса, парень встал.
— Новый сотрудник, — сказал Петерс. — Давай учи… — И ушел.
Глаза у парня большие, голубые, добрые. Спросил участливо:
— Тебе не холодно?
— Нет.
— А я замерз. Март, а у вас в Москве стужа, как в сочельник.
— Это по-новому март, — заметил Андрей. — По-старому еще февраль.
— По-новому или по-старому, один черт холодно! Как тебя зовут? Я — Мальгин, Алексей. У тебя часов нет?
— Откуда!
— Как думаешь, сколько сейчас?
— Скоро одиннадцать.
— Пойдем. Наверно, кипяток готов и хлеб дадут.
В коридоре нагнали грузного мужчину. Мальгин познакомил Андрея с ним:
— Филатов. Гроза бандитов и спекулянтов!
Филатов хмуро сказал:
— Хватит! Один раз смешно, два смешно, а потом скучно. Новенький?
Филатов Андрею тоже понравился: видать, человек решительный. Когда он подал руку, Мартынов заметил между большим и указательным пальцами татуировку — голубой якорь.
Они получили по кружке кипятку, по полфунта хлеба и по одной конфетке «Бонбон».
— На весь день, — предупредил Мальгин Андрея.
Филатов торопился и скоро ушел. А Мартынов и Мальгин долго сидели, наслаждаясь теплом, рассказывали о себе.
— А Филатов из каких? — спросил Андрей.
— Умалчивает, и учти: выполняет какие-то особые поручения заместителя председателя ВЧК Александровича, левого эсера, и сам левый эсер.
— А я думал, что в ВЧК одни наши! — удивился Андрей.
— Трудятся будто всерьез, а все же душу перед ними не раскрывай. Пошли, а то опять есть захотелось.
Когда шли коридором, Мальгин сказал:
— Тебя в царское время обязательно бы в гвардию определили, в кавалергарды.
— Это почему же?
— По росту и по волосам. В гвардию по масти подбирали: чернявых — в преображенцы, русых — в семеновцы, курносых — в павловцы, а вот таких, как ты, блондинов, ростом с коломенскую версту, — в кавалергарды… Меня бы в крайнем случае в обыкновенную пехоту барабанщиком…
Около низенькой двери кладовой Мальгин сказал:
— Получи оружие и патроны. Стрелять умеешь?
— Немного…
— Научим… И учти: домой сегодня не попадешь, мы дежурные.
— Жену бы предупредить, — встревожился Андрей. — Беспокоиться будет.
Алексей с сожалением посмотрел на Мартынова:
— Поторопился ты, братец… Может, у тебя и дети есть?
— Пока нет.
— Все равно поторопился. Да ты не расстраивайся, мы не каждую ночь будем дежурить, а через ночь-две.
Пожилой солдат с большой бородой выдал Андрею наган, тридцать патронов, широкий ремень и новенькую желтую кобуру, посоветовал:
— Номер запиши, а еще лучше — запомни.
Андрей неловко засунул в барабан шесть патронов. Солдат усмехнулся:
— Первый раз?
— Не приходилось…
— В него семь штук входит. Давай покажу. Вот так… Носи на здоровье.
Ночью Алексей Мальгин, Андрей и Николай Маховер, принятый на работу в ВЧК в тот же день, шли по Тверской — проверяли караулы.
Из Настасьинского переулка выбежала худенькая женщина.
— Помогите! Помогите!
— Чего орешь? — спросил Мальгин и осветил ее фонарем.
Она оказалась совсем девчонкой, в разодранной кофточке, с огромным синяком под глазом. Дрожа от холода, еле разлепливая губы, умоляюще произнесла:
— Скорее! Он ее убьет!
В «Кафе поэтов» посетители жались к стенкам, толпились в узком коридорчике, соединявшем два крохотных зала. С возвышения для оркестра худощавый юноша в смокинге, пританцовывая, дирижировал:
— Раз, два! Раз, два, три…
Посреди зала здоровенный, плечистый детина в защитной форме, в щегольских, до блеска начищенных офицерских сапогах спокойно, беззлобно и методично, словно молотобоец, бил по лицу брюнетку. Она не сопротивлялась. Заложив руки за спину, покачивалась от ударов и совершенно равнодушно, как будто удары сыпались на кого-то другого, повторяла:
— Ну, пожалуйста! Ну, пожалуйста!
Детина пнул ее ногой в живот. Брюнетка упала. Дирижер крикнул:
— Финита!
Андрей схватил хулигана. Тот оглянулся, недоумевая, кто это посмел прикоснуться к нему, но, увидев Маховера с винтовкой, покорно попросил:
— Проводите меня! Я вас умоляю.
И тяжело, будто куль соли, рухнул на грязный, посыпанный опилками пол и забился в припадке. Брюнетка подползла к нему, положила его голову к себе на колени, подняла окровавленное лицо:
— Не смейте!