В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
Утром восьмого июля Чебышев-Мальчевский прибежал к Благовещенскому с радостной вестью.
— В Ярославле начали! Там наши. А вот кто в Москве — пока непонятно, но все равно, это нам на руку. Теперь я могу вам сказать: главным у нас врач Григорьев, у него прямая связь с Савинковым. Я побежал в Общество любителей футбола. Там наши люди. А вы будьте дома. Ждите указаний. В военкомат пока не ходите.
Вечером на Окском бульваре, заполненном гуляющими, началась, стрельба. Позднее выяснилось, что это было сделано
Но ни почту, ни телеграф, ни Высший военный совет мятежникам занять не удалось: не хватило сил, а обещанные подкрепления из соседних городов Выксы и Кулебяк не подошли. Явились только семь гимназистов из Выксы.
Утром девятого по распоряжению врача Григорьева в Ковровские железнодорожные мастерские послали грузовик с мукой и воблой, надеялись на поддержку, но рабочие не поддержали мятежников, грузовик отобрали, а агитаторов из Мурома отвели в ЧК.
Благовещенский не выходил из дому, ждал указаний. Он не знал, что поручик Чебышев-Мальчевский убит при попытке овладеть телеграфом и что полковник Сахаров, бросив на произвол судьбы отряд мятежников, бежал.
Как только стемнело, Иван Алексеевич послал сестру Елизавету узнать, что происходит в центре города. Сестра вернулась и повергла брата в смятение.
— Все спокойно, Ваня. Днем, говорят, стрельба была сильная. Жаль вот только митрополита Митрофана. Он, рассказывают, в церкви Иоанна Предтечи молебен служил, потом начал проповедь читать, очень Советскую власть ругал, а его взяли да и арестовали.
— Кто?
— Сами православные.
Благовещенский еле дождался рассвета. Ему казалось, что вот сейчас придут за ним: «Наверное, Чебышев меня выдал. Да и Сахаров не пожалеет, продаст. Кто я им?»
Занятия в уездном военкомате начинались в девять утра, а Благовещенский уже в восемь был в центре. Около укома партии большевиков он встретил редактора газеты «Известия Муромского Совета» Лепехина. Редактор весело шагал, размахивая портфелем.
— Чего это вы такой веселый, Петр Иванович? Лепехин показал ему телеграмму ГОСТа.
— Пусть контрики плачут, товарищ Благовещенский. Нам, коммунистам, надо радоваться, У нас все закончилось, и в Москве полный порядок.
Благовещенский, холодея, с ужасом читал правительственное сообщение № 3 о ликвидации левоэсеровского мятежа в Москве, опубликованное в «Правде»:
«Контрреволюционное восстание левых эсеров в Москве ликвидировано. Левоэсеровские отряды один за другим обращаются в самое постыдное бегство. Отдано распоряжение об аресте и разоружении всех левоэсеровских отрядов и прежде всего об аресте всех членов ЦК партии левых эсеров. Оказывающих вооруженное сопротивление при аресте — расстреливать.
Арестовано несколько сот участников контрреволюционного мятежа, в том числе видный член партии левых эсеров Александрович, занимавший пост товарища председателя в Комиссии по борьбе с контрреволюцией и действовавший так же, как провокатор Азеф.
Рабочие и красноармейцы призываются к бдительности. Мобилизация сил должна продолжаться. Все до единого члены левоэсеровских отрядов должны быть обезврежены».
— Здорово? — спросил редактор. — Хорошо навтыкали левым эсерам! Извини, тороплюсь… Уездный военком спросил:
— Где ты вчера был, товарищ Благовещенский? Я за тебя волновался — не подстрелили ли и тебя эти сволочи?..
— Что вы! Я дома сидел, трясет меня, товарищ Блескунов. Не иначе как испанка прицепилась или малярия вернулась…
Благовещенского на самом деле трясло, руки дрожали, лицо бледное, потное…
В помощь уездным муромским и губернским владимирским чекистам из Москвы прибыла оперативная группа ВЧК.
Келью Антониды Васильевны Сахаровой в Спасском монастыре обыскивал Андрей Мартынов. Мадам Сахарова с тихой, богобоязненной ласковостью повторяла:
— Господи, да вы скажите, что ищете? Нет у меня ничего.
В большом киоте, за иконой чудотворной Муромской божьей матери, и в малом — за «Неопалимой купиной» Андрей нашел сто тридцать тысяч рублей, письма митрополита Митрофана и программу «Союза защиты родины и свободы».
Когда Андрей с трофеями пришел к Мальгину, тот допрашивал Ивана Благовещенского.
— Говорят, вы были в дружеских отношениях с Чебышевым-Мальчевским?
— Если приобретение старых сапог по спекулятивной цене можно считать дружескими отношениями.
— Зачем же покупали?
— Босым ходить не хотел. Скажут, бывший офицер вызывающе себя ведет — любуйтесь, до чего довели большевики.
— Где вы находились в день мятежа?
— Дома. У меня малярия. Ужасно трясет. А хины не могу достать. Весь день пролежал в саду. Спросите соседей…
Сорвалось!
Из Москвы пришла шифровка: оставить в Муроме в помощь местным чекистам только Мальгина, всем остальным — в Ярославль. В Иваново-Вознесенске связаться с губкомом партии и губчека.
Девятнадцатого июля добрались до узловой станции Новки. Для Андрея начались родные места — рядом со станцией село Верещагине, чуть подальше, не больше версты, — деревня Новки, родина матери, там и сейчас живет бабушка Марья Гавриловна. Мимо деревни проезжали днем, хорошо было видно бабушкину хату с тремя березами в палисаднике. Андрей помахал фуражкой.
Савино, Шорыгино, Ладыгино — отроду знакомые станции, деревни.
А вот и Шуя… Далеко, верст за пятнадцать, видна ее высоченная колокольня с длинным позолоченным шпилем. Потом показались фабричные трубы — один за другим тянулись по берегу Тезы красные фабричные корпуса. Одноэтажное, приземистое, такое знакомое здание вокзала с большими черными буквами на фасаде: «Шуя».
Даже дежурный по станции все тот же — высокий, представительный, очень значительный в своей фуражке с красным верхом…