В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
Большая наша планета с миллиардами людей оказывается иногда удивительно тесной.
После убийства Пухова Григорий Денежкин исчез, как провалился в бездонную пропасть. Искали его долго, но безуспешно.
И все же судьба еще раз свела меня с Денежкиным. Случилось это в 1944 году в Германии, в Добендорфе, расположенном в сорока километрах от Берлина. Я встретил в Германии многих «знакомых», но, откровенно признаюсь,
Меня зовут Альфред Розенберг
Андрей, как и все чекисты, приехавшие в Ярославль, спал не больше трехчетырех часов в сутки, да и то урывками — надо было до конца распутать огромный клубок заговора.
Пришлось Мартынову допрашивать и меньшевика Дюшена. От того Дюшена, каким он был в квартире Андрея в марте, — яростного спорщика, здоровяка с могучими кулаками, — не осталось и следа: он похудел, высох, стал меньше, говорил тихо. Только багровый шрам дергался еще сильнее.
— Вот вы называли себя членом рабочей партии, как же вы согласились сотрудничать с монархистом Перхуровым?
Дюшен молчал.
— Можете объяснить?
Дюшен поднял на Мартынова глаза с красными, воспаленными веками:
— Наверное, смогу… Только, пожалуй, не стоит… Все это очень скверно… Поверьте мне…
Андрея Дюшен не узнал.
Мартынов жил в «Бристоле» в одном номере с Анфимом Болотиным, но виделись они редко. Болотин исполнял обязанности председателя губсовнархоза и часто уезжал. Если же они, случалось, сталкивались по ночам в номере, Андрей чувствовал себя неловко, словно и он был виноват в гибели Кати. Это чувство вины за непредупрежденный вовремя мятеж испытывал не только он, говорили об этом и другие чекисты. О Кате Анфим никогда не вспоминал. Однажды вечером Андрей спросил его:
— Анфим Иваныч, сколько вам лет?
— А что? Постарел я? Лет мне немного, Андрей, тридцать три… Нам бы жить и жить…
Из Москвы приехал чекист и привез Мартынову письмо от Нади. Жена сообщала, что чувствует себя хорошо, просила не волноваться. «Хватит того, что я за тебя беспокоюсь, но что поделаешь, я знаю теперь, как нелегко быть женой чекиста… Жду тебя не дождусь».
А через день Петерс вызвал Андрея в Москву.
Анфим Иванович проводил Мартынова до вагона.
— Если бы ты знал, как мне хочется уехать отсюда, — грустно сказал Болотин. — Будь добр, передай мое письмо Якову Михайловичу.
В Москве Мартынов прямо с вокзала поспешил в ВЧК.
— Ты, говорят, немецкий язык изучаешь? — спросил Петерс.
— Только начал. Не хватает времени.
— Пойдешь на новую работу. Здесь же, в ВЧК. На более сложную. И иностранным языком заниматься будешь всерьез. Сначала немецким, а там посмотрим. Согласен?
— Согласен.
— Ну и отлично. Ты похудел, Мартынов! Устал?
— Ничего, товарищ Петерс.
— Дело у тебя впереди трудное. Немного отдохни. Даю тебе неделю. Можешь съездить к родителям.
Утром Андрей уехал. Поезд, — состоявший наполовину из товарных и наполовину из пассажирских вагонов, тащился до Иваново-Вознесенска около суток — особенно медленно ехали до Александрова, пропускали воинские поезда.
Мартынов ехал в «телячьем» вагоне, с наспех сколоченными нарами из необструганных тесин.
Соседом оказался молодой человек, такого же примерно возраста, хорошо одетый, с небольшим, очень красивым ярко-желтым кожаным чемоданом. Он говорил по-русски, но как-то странно, твердо выговаривая слова.
— Наш Рижский политехнический институт перевели в ваш город. Студентам объявили: кто желает, может продолжать образование, а кто не желает, может получить документы в Москве, там есть отделение канцелярии. Я сначала пожелал продолжать образование, и мои документы увезли в Иваново-Вознесенск. А теперь я не пожелал, и мне надо обратно получать мои документы…
— Почему же вы не пожелали?
— У меня свои соображения.
За сутки успели поспать и поговорить, поделились едой. В Юрьеве-Польеком Андрей разжился кипятком.
— Надолго в Иваново-Вознесенск? — спросил Мартынов.
— Думаю, дня на два.
— Где жить будешь?
— Остановлюсь в гостинице.
Андрей засмеялся:
— Это тебе не Рига. У нас две маленькие гостиницы, вряд ли получишь номер. Ничего, не горюй. У моих найдется и для тебя место.
Какое это было счастье — видеть мать, Петьку и Наташу. Впрочем, Петьку никто уже так не называл: помощника командира 2-й Советской роты называли почтительно — товарищ помкомроты Мартынов.
И Наташа школьные каникулы проводила за делом — работала на первой, только что открытой детской площадке в доме фабриканта Виткова на Советской улице.
— К нам на открытие Фрунзе приезжал, — похвасталась Наташа. — А я твердо решила: буду учительницей, как наша Антонида Николаевна.
Мать работала в фабкоме на Дербеневской фабрике. У нее были свои новости.
— Вчера начали учет всех тканей. По новому декрету теперь все ткани — народная собственность…
Попутчик пришел поздно, молча поужинал, поблагодарил. Мать устроила ему постель в сарайчике, где ночевал обычно Петр, когда случалось ему спать дома.
Утром Андрей пошел к Фрунзе. Побеседовать спокойно не удалось, то и дело звонил телефон. Фрунзе брал трубку, произносил: «Извини», — и начинался деловой разговор.
— А вы припишите — виновные в неисполнении постановления заплатят в десятикратном размере. Да, да, в десять раз больше. Вот и все!
Фрунзе объяснил Андрею:
— Фонд создаем для помощи беднейшему населению: солдаткам, семьям военнопленных, безработным. Обложили всех торговцев по два процента с оборота, а всех фабрикантов — по рублю с каждого работающего. И сказали — только из личных средств, а они упираются…
Во время одного телефонного разговора Фрунзе рассмеялся:
— Не может быть! Неужели я? Сегодня? А мне показалось, что сегодня читает Воронский. Извини, скоро прибуду.