В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
Она рассказала, что давно, еще со студенческой поры, дружила с Феликсом. До войны Марина также работала в комсомольской газете, и они часто вместе ездили в командировки. «Он вам разве не рассказывал?» Марина закончила разговор неожиданным признанием, что выходит замуж и ей теперь неудобно хранить у себя вещи Феликса. «Вы уж, пожалуйста, извините…»
Вечером Марина уехала. Надежда Ивановна проплакала всю ночь.
В чемодане оказался костюм Феликса, рубашки, две записные книжки, папка с газетными вырезками и будильник, купленный Надеждой Ивановной, когда сын уезжал в
Вот и все, что осталось от первенца. Андрей Михайлович перечитал все, что успел опубликовать сын. Судя по началу, из него вышел бы неплохой журналист. Из записных книжек отец понял — Феликс мечтал стать писателем.
— Когда? — спросила Надежда Ивановна, наливая мужу чай.
— Часам к семи, — ответил Андрей Михайлович, поняв, что жена спрашивает, когда он возвратится из района..
— Я поздно, — сказала Надежда Ивановна. — Опять просидим.
Мартынов знал: сегодня у жены заседание правления колхоза, где она работала бухгалтером.
— Не забудешь?
Мартынов догадался, что жена волнуется, как бы он не забыл заглянуть в райвоенкомат — вдруг там окажется что-нибудь о Феликсе?
— Что ты!..
Андрей Михайлович надел рюкзак, постоянный спутник походов в районный центр, поцеловал жену.
Еще не рассвело. Хрустнул ледок на замерзшей за ночь луже около калитки.
Идти было легко, привычно.
Мартыновы жили в Алексине больше десяти лет. К ним все привыкли, считали Андрея Михайловича хорошим учителем и организатором, — на третий год его назначили директором школы. Преподавал он историю и немецкий язык. Надежда Ивановна слыла толковым экономистом. Никому и в голову не приходило, что Мартынов в молодости работал с Дзержинским, много раз видел Владимира Ильича, разговаривал с ним. О работе Мартынова в ВЧК знали по документам лишь работники учетного отдела райкома партии, но эти люди разговорчивостью не отличаются.
Сам Андрей Михайлович о своей боевой молодости никому не рассказывал. Орден Красного Знамени, полученный за участие в подавлении кронштадтского мятежа, лежал в красной коробочке, а когда в торжественные дни Мартынов появлялся с орденом, на расспросы, за что он его получил, кратко отвечал:
— В гражданскую…
Жизнь Мартынова круто повернулась после кронштадтских событий. Тяжело раненный, он больше двух месяцев провел в петроградском госпитале. По приезде в Москву Андрей Михайлович явился в ВЧК и узнал, что о нем несколько раз справлялся Дзержинский.
Феликс Эдмундович принял Мартынова немедленно, поздравил с наградой, спросил про здоровье и неожиданно предложил:
— Я, Андрей, по совместительству теперь еще и председатель комиссии при ВЦИК по улучшению жизни детей… Мне очень нужны энергичные, беспокойные люди. Хотите мне помочь?
Так Мартынов стал инспектором комиссии по улучшению жизни детей. Вскоре он понял: без образования дальше жить нельзя. Это было время, когда возвратившиеся с фронта красноармейцы и красные командиры садились за парты, партизаны шли на рабфаки, комсомольские и партийные работники умоляли укомы и губкомы «отпустить на учебу». Андрей Мартынов на всю жизнь запомнил стихи:
Из вымуштрованных бойцовМы превратились в геометровИ променяли жаркий пламень словНа холод цифр и строгость метров.Мы строим крепкие на диво этажиНа диво крепкими руками,И стали партизанские ножиПослушными хозяйскими ножами…Хотя деткомиссия являлась учреждением штатским, Андрей по привычке написал не заявление, а рапорт и передал его через секретаря Дзержинскому.
На другой, день Феликс Эдмундович, встретив Мартынова в коридоре, сухо сказал:
— Зайди!
У Андрея екнуло сердце: «Откажет!» Дзержинский достал из папки рапорт и вслух прочел:
— «Прошу откомандировать меня на учебу. Обязуюсь после получения образования вернуться обратно на работу».
Поднял глаза на Мартынова. Андрей заметил в них веселые искры и облегченно подумал: «Отпустит!»
— Сколько лет учиться собираетесь?
— Пять… Два года на подготовительном, три на основном…
— Значит, считаете, что мы с детской беспризорностью за пять лет не справимся?
— Наверное, раньше…
— Тогда зачем написал, что обратно придешь?
— Я про ВЧК…
— Если бы мне сейчас было столько же лет, как тебе!
Красным карандашом написал на рапорте: «Согласен».
И Мартынов, двадцати лет, женатый, глава семьи, член РКП(б), чекист запаса, превратился в студента подготовительного курса педагогического института.
Было трудно. Хорошо, что Феликса забрали к себе в Иваново дед и бабушка. Зарплаты Нади и стипендии едва хватало на двоих. Каждое воскресенье Андрей утром отправлялся на товарный двор Курского вокзала: Московский Совет распорядился, чтобы биржа труда посылала студентов на погрузку вагонов вне очереди.
Самым трудным оказалось за два года одолеть программу средней школы. Особенно тяжело давалась алгебра. Сначала Андрей получал одни «уды». Преподаватель Лапин, из бывших офицеров, каждый раз сопровождал отметку, одним и тем же разговором:
— Не знаю, дорогой товарищ, что с вами делать… Впереди у вас в институте интегральное исчисление, а способностей никаких… — И добавлял с ехидством: — Вот в Германии, говорят, даже лошади интегрируют.
Андрей невозмутимо отвечал:
— Возможно. Постараюсь догнать лошадь.
К концу года Лапин сдался, поставил «отлично».
— А вы упорный, Мартынов…
Был январь 1924 года. Стужа. В Колонном зале Дома союзов лежал Ильич. Андрей встал в очередь в три утра. Мимо гроба прошел в одиннадцать. В почетном карауле стоял Дзержинский. Бледное суровое лицо, казалось, высечено из мрамора.
После занятий в институте Андрей бежал в библиотеку Румянцевского музея, переименованную в начале 1925 года в Публичную библиотеку имени В. И. Ленина. Только там и можно было поработать и, что греха таить, за десять копеек получить в буфете ужин. И дешево, и без хлопот, не надо обременять Надю.